Князь Рысев 4 - Евгений Лисицин

выставив перед собой когтистые руки. Попади я в ее объятия, и она обратит меня в фарш.

Широко раззявленный рот в крике оказался великолепной мишенью. Я засадил в него три выстрела разом — стремясь разворотить мерзкую морду, пули пробивали ее голову насквозь. Одна прошла через призрачную глотку, другая лишила бедолагу глаза. Словно подбитый самолет, потеряв силу лететь, она врезалась в пол, пропахала носом. Третий выстрел снова выпал на чародейскую пулю — на миг мне показалось, что смог узреть в ее глазах нечто, похожее на предсмертный ужас. Бушующее чародейство обволокло ее с ног до головы жгучей, сжимающейся сетью.

Она вложила все отчаянье в предсмертный крик.

Кондратьич заорал вслед — кое-как справлявшийся старик, наконец, потерял равновесие. Словно оголодавшие фурии, кружившая сверху троица призраков бросилась к нему. Первым делом выбили из его рук больно секущий нож, вторым — зажали изрыгающий одну молитву за другой рот.

Кровожадные ухмылки отразились на зубастых ртах — чувство скорого пира затуманивало их разум.

Я дернул спуск еще раз в надежде разогнать проклятую клику: курок клацнул по пустоте. Биска если и хотела помочь, то не знала как — истуканом застыла там, где и стояла.

Она не знала, но прекрасно знал я.

— Перезаряди!

Я швырнул ей Подбирина вместе с обоймой, на ходу выхватывая образок.

— Именем отца, и сына, и святого духа! — громоподобно провозгласил я, выставив образок перед собой.

Нечисть грянула в разные стороны, словно их с ног до головы окатили святой водой. Завывая на все лады, они оставили старика. Знаменуя божественные, заключенные внутри него силы, иконостас засиял священным огнем. Вот бы, мелькнула у меня мысль, он еще святостью стрелял…

С этим не сложилось. Покойницы, прянувшие прочь, вновь обрели желание отведать свежей человечинки. Лог оказался жесток в своей прямолинейности — образок истратил заключенный внутри него заряд и должен был уйти на отдых, обратившись из действенного орудия в сборник красивых наладонных картинок.

— Лови! — отозвалась дьяволица. Кондратьич же лишь с раскрытым ртом наблюдал, как пистолет заправил в самого себя обойму, передернул затвором — и метнулся прямо мне в руку.

Передо мной в миг возникла лупоглазая, ожесточенная морда. Лицо мертвячки вытянулось, зубы из бесовских обращались акульими клычищами. Стройными рядами, идя по спирали, они уходили в раззявленную передо мной пасть.

Я ударил наотмашь — теневой хват стеганул несчастную, словно плетью. Ужаленной егозой она перетекла прочь — боль была ей не по вкусу, но сдаваться мерзавка не собиралась.

Пистолет едва ли не пролетел мимо меня, но мягко, почти по-родному лег в руку — я же лишь умолял провидение, чтобы первым патроном был магический.

Он был.

Призрак растаял, словно угодившая в печь свеча, жидкой лужицей какой-то дряни оседая на полу.

Призрачные девицы решили собраться вновь. Их осталось всего лишь четверо. Видя, как погибают сестры, они желали лишь одного — нашей смерти.

— Мать честная… Да что ж такое творится-то, барин? — Кондратьич не удержался, осенил себя крестным знамением. На наших глазах девы, словно лишившись стыда, скинув тряпки одеяний, переплелись в единое целое. Комок жизни рос, менялся и бурлил — словно служил коконом для кого-то упрятанного внутри.

У меня не было ответа на вопрос мастера-слуги, вместо этого, стиснув зубы, я жал на спуск до тех самых пор, пока по моим ушам не застучал щелкающий по пустоте курок.

Пули Подбирина вгрызались в призрачную плоть, отрывая от нового комка жизни целые куски. Еще один магический импульс сорвался со ствола пистолета, зашелся огненным вихрем, словно жар-птица, обнял получившееся месиво пламенными крылами.

Этого хватило. Тишина храмовой залы не выдержала — до того она воспринимала нашу стрельбу, охи-ахи-раскоряхи как досадное, но все одно неспособное поколебать ее монолитность. Теперь же она хрустнула от почти живого, душераздирающего женского крика.

Комок плоти, объятый пламенем, рухнул наземь — не знаю, что там было в задумках у этих стерв, но выглядело оно крайне отвратно.

И беспомощно.

Шар ничуть не сопротивлялся огню, не пытался сбить его, прокатившись по земле, даже не допускал мысли о том, чтобы раздавить нас.

Ликовать было рано.

— Дело дрянь, — сказала Биска, и я вздрогнул, расслышав в ее голосе самый что ни на есть неподдельный испуг. Прикрыв рот рукой, она медленно попятилась. И я мог ее понять.

— М-мать… — Кондратьич проглотил ругательство, пялился широко раскрытыми глазами на поднимающуюся фигуру.

Месиво лопнуло, словно яичная скорлупа. Осколками битого стекла, затвердев, рушилась некогда призрачная плоть.

Я был полностью согласен с Кондратьичем — тут в самом деле никаких слов не хватит.

Хватаясь за края уже расколотого кокона, вылезла гигантских размеров ладонь, целиком состоящая из сплетенных меж собой рук. Великанша, возносившаяся над нами, была прекрасна и ужасно одновременно. Сотканная, будто вязаное одеяло, из мертвых тел, она была величественна. На груди, из рук, ног, искаженных туловищ бугорками сосков торчали лысые головы. Вместо рта — беззубый, шамкающий разрыв. Пустые черные глазницы взирали на нас бесконечным оскорблением, будто вопрошая, как мы посмели.

Волосы волнистой струей дыма ниспадали на плечи, исходили рваными облаками теней.

От топота ее ног задрожали стены, кусками повалились остатки потолка.

Я сглотнул, глянул на пистолет в своих руках.

Нет, здесь нужна была пушка побольше…

Глава 10

Мне не в первый раз доводилось драться с исполинами.

Словно Кратос, загоняя собственный страх в глубины Тартара, заревев медведем, я горазд был броситься в атаку.

При битве с воплощением поэзии в моих руках покоилась кисть мироздания — невесть какое оружие, но все-таки…

Когда я сражался с огромным Мрачным Жнецом, при мне была боевая великанша Славя.

Наверное, если хорошенько потрясти память за последние недели, там выищется еще какой-нибудь трансформер.

Но всякий раз в моих руках оказывалось нечто, чем можно оказать сопротивление.

Кто-то скажет — удача. Что ж, пускай будет удача, я ж разве против? Только куда эта паршивка подевалась сейчас, когда нужна больше всего на свете?

Пистолет, разрывавший в клочья тишину одним выстрелом за другим, теперь лишь казался детским пугачом.

Кондратьич попался ей под руку первым — крохотной, почти кукольной фигуркой он стоял перед ней, не желая пропускать к хозяину. Отвага толкала его на глупость, но он оказался все еще достаточно ловок. Легко перескочил через попытавшуюся схватить его руку, занозой вклинил нож в мертвую плоть — та ответила лишь брызгами давно омертвевшей, густой крови.

Терпеть подобного жуткий Вольтрон не собиралась — второй рукой хлестнула по старику размашистой затрещиной. Бедолага ухнул: нырнул в сторону, но торчащий ноготь, словно мороженое ложкой, содрал кожу с руки, обнажил растерзанный бицепс. Старик рухнул на колено, пытаясь уйти в сторону — резкая боль ударила по хладному рассудку, заставила спасаться. Словно не желая более церемониться с жалкой букашкой, расставив руки в стороны, исполин занесла над ним ногу — Ибрагима ждала участь жалкой букашки.

Не сговариваясь, мы с Биской заспешили ему на выручку.

Подбирин плюнул очередным заклинанием — но сплоченность мертвых тел лишь проглотила снаряд. То, что заставляло разъединенных покойниц падать замертво, лишь толкнуло мертвое месиво, заставило неловко попятиться.

Ага, сказал я самому себе, сработало — решив, что израненного старика можно будет растоптать в лепешку попозже, она переключила все внимание на меня.

Словно кувалдой, припав на колено, она врезала кулаком оземь — в воздух тотчас же поднялись клубы серой пыли. Я прыгал больше на удачу, чем от уверенности. Здравый смысл уже не спрашивал, что я творю, лишь махнул рукой. Сколько раз уже вот так рисковал? Он сбился со счета, а я и подавно.

Ноги ударились в мягкое — словно я запрыгнул на диван. Мертвая плоть под моими шагами мялась, рвалась, источала кровавые, густые потеки. Руки, ноги, разверстые в ужасе пасти — все, из чего была сплетена великанша, норовило схватить меня за штанины, укусить, задержать.

Не помня самого себя, я выстрелил себе под ноги — растопыренная пятерня, готовая меня удержать, тут же взорвалась, сосисками полетели наземь оторванные пасти.

Я спешил наверх, к голове этой погани — где-то внутри покоилась вера, что если изрешетить то, что