Исчезнувший фрегат - Хэммонд Иннес

— Хороший будет денек, думаю.

Отвернув голову в шлеме, он стал глядеть на полосу гальки вдали, ярко-желтую в лучах утреннего солнца.

Солнце меня и разбудило, заглянув в северо-восточное окно моей спальни и сияя мне прямо в лицо.

— Да, будет еще один прекрасный день.

Он кивнул, продолжая глядеть поверх соленых болот.

— Так, как там, откуда я приехал. Много равнин. Я люблю равнины.

Улыбнувшись, он прибавил:

— В Лондоне не очень. Здесь лучше.

Опустив визор своего шлема, он запустил мощный двигатель и, махнув рукой, с ревом умчался в направлении Кромера[36], к дороге на Норвич.

После этого я пошел прогуляться до первой будки хранителей. Кричали кроншнепы, встретилось несколько болотных птиц — песочники, веретенник, но был ли то большой или малый, я не разглядел и, кажется, видел большого улита. Это не считая уток и лебедей и вездесущих чаек. Их оперение ослепительно сияло в ярких лучах солнца, все выше поднимающегося в голубом с зеленоватым оттенком утреннем небе.

Теперь, когда курьер увез мой паспорт, я ощущал некоторое смятение. Первое решение я принял. Я сделал первый шаг к Антарктике. Теперь я не в состоянии ничего изменить, пока не заберу паспорт у турагента на Уиндмилл-стрит. И даже тогда я не смогу принять окончательное решение, поскольку должен буду отвезти Уорду его паспорт. Только тогда его, окончательное решение, и можно будет принять, и, стоя там, около будки хранителей, наблюдая за постоянно меняющими направление полета птицами, я выделил два основных вопроса: к чему такая спешка и откуда он взял эти деньги.

Если бы Айрис Сандерби была жива, мне было бы намного легче определиться. Что-то в Уорде было такое… Но я стал думать об изрубленном до состояния неузнаваемого месива плоти и костей теле, лежащем в морге, и память вдруг настолько ярко воскресила эту картину, что я уже не видел гусей, пролетающих в утреннем небе, разгорающегося солнечного сияния, осветившего округу. Если бы я только мог с ней об этом поговорить!

Какая ужасная смерть! Знала ли она своего убийцу? Я встряхнулся, отгоняя от себя гнетущее воспоминание, и, резко повернувшись, пошел домой.

Всего два вопроса, и от его ответов на них, а также от того, как он на них ответит, зависит, поеду я с ним или нет. Если он скажет это мне уже в дороге, то это меня не устроит. Мне нужно вытащить из него причину его спешки до того, как мы пройдем в зал ожидания. Только эти два вопроса, и я смогу что-то решить. Пока это не в моей власти.

Освободившись от необходимости принимать решение немедленно, я занялся обустройством своих дел, поскольку не желал, чтобы кто-то из клиентов пострадал, если я решу отправиться с Уордом. У меня в распоряжении оставалось меньше чем тридцать шесть часов, чтобы все приготовить, и более трудным, чем приведение моего бизнеса в порядок, оказался вопрос, что из одежды взять с собой. Несколько раз я пытался связаться с Уордом. Я хотел точно выяснить, что он подразумевал, говоря о теплой одежде, которая должна быть отправлена. Мне нужен был перечень. Как там с бельем? Перчатками? Я слышал, что большое значение имеет материал, из которого сделаны перчатки, равно как и штаны, носки, специальные ботинки. Однако первые три раза, что я пытался к нему дозвониться, у него было занято, а потом никто не отвечал. Мне бы сейчас очень пригодилась книга Льюиса[37]. Кто-то из читавших говорил, что он в приложении к ней дал список необходимых вещей. К сожалению, в Кромере ее не оказалось, а для поездки в большую библиотеку в Норвиче у меня не было времени.

Было довольно странно собирать вещи и готовиться к отъезду, который, возможно, продлится дольше, чем «Уитбред», но в то же время имея в виду, что я могу вернуться домой в Норфолк уже к вечеру воскресенья. В порыве успеть сделать все дела я более или менее все уладил уже к полудню, и у меня образовались часы полного бездействия. Но позже, когда люди поняли, что меня какое-то время не будет, начались звонки.

Даже моя мать, для которой время не имело большого значения, почувствовала, что я, возможно, буду в отлучке дольше, чем обычно.

— Не забудь про цветочный фестиваль. Я на тебя рассчитываю.

Церковь Св. Маргариты в Клэе, что через долину реки Глейвен смотрит на свое почти что зеркальное отражение в Уайвтоне, — замечательный старинный храм четырнадцатого столетия. Ее построили люди, вывозившие норфолкскую шерсть через Клэй, когда он был настоящим портом, фламандским ткачам по Северному морю. Службы в ней для меня были особенно дороги из-за обнесенного парапетом верхнего ряда круглых с орнаментом в форме пятилистника окон, сквозь которые свет льется внутрь. А когда его украшают пестрой массой великолепных цветов, это настолько прекрасно, что действительно захватывает дух.

— Это мне придется пропустить, — сказал я.

— Нет, ты не можешь. Как же я?

— Я буду по тебе скучать, — ответил я, обнимая ее худые плечи.

— Не говори глупостей.

Она сбросила мою руку. Она обладала очень независимым нравом.

— Ты сам знаешь, что я имею в виду. Я говорю о цветах. Их так много, и все стоят в ведрах с водой.

— Знаю.

Я помогал ей каждый год с тех пор, как умер отец.

— А еще полив и обрызгивание.

Она сказала мне все это еще раз, когда мы вечером в субботу возвращались от Ледуордов, у которых магазин антикварной мебели в Кингс-Линне. Это у них я брал яхту. По-моему, мама забыла, что Мэвис, жена Мейти, устроила этот обед как прощальный со мной. А потом, когда она увидела мои вещи, сложенные в крошечной прихожей, она расплакалась. Я сказал ей, что еще точно не решил, поеду я или нет, и что в любом случае душой я всегда с ней.

— От души мало пользы, когда дело доходит до ведер цветов, — заметила она. — И Фреда нет…

Она продолжала в том же духе, пока мы поднимались на второй этаж. Она всегда становилась обидчивой, выпив вина.

Пожелав ей спокойной ночи перед ее спальней, я легонько подтолкнул ее внутрь и тихо закрыл за ней дверь. А что еще я мог сделать? И тогда в моей голове откуда ни возьмись выскочил этот древний штамп: «мужчина должен…». Черт! Я не знал, что я должен. Я пока еще не определился окончательно и, ложась спать, не был уверен в том, что вообще когда-либо определюсь, даже если Уорд ответит на те два жизненно важных вопроса.

Я был уже на ногах и ждал у двери, когда к воротам подъехал маленький вольво Шейлы. Свой чемодан и узел со спальником, штормовками и теплой одеждой я еще раньше перетащил к дороге. Тихо закрыв дверь, я пошел по дорожке. Еще не было и шести, утро выдалось угрюмым, с низко нависшими серыми тучами и холодным и сырым северным ветром. Думаю, мать не слышала, как я выходил. По крайней мере, в окнах ее не было видно, когда мы отъезжали.