Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас

Абдул-Гамид облокотился о диван и посмотрел на рукав кафтана, потом пропустил шелковую ткань между пальцами и потер, чтобы почувствовать переплетение нитей. У них с Джамалудином-пашой было столько важных дел, а вместо этого приходилось слушать бея, который все сильнее раздражал его. А ведь в это время шла война между сербами и болгарами, Пруссия в массовом порядке высылала евреев и поляков. Ну почему нужно докладывать о нападении на сборщика податей непременно самому султану? Вот что тревожит, так это греческая сепаратистская ячейка, которую Джамалудин-паша раскрыл в Салониках. Или нарастающее недовольство конституционалистов, которые требуют распустить парламент. Пока санджакбей говорил, султан обратился мыслями к событиям прошлого года и по привычке задумался о конгрессе, собравшем представителей Великих Держав в Берлине. По личному совету Бисмарка он послал самых опытных дипломатов в помощь Саддулаху-бею, но они оказались лишь пешками в большой игре: все, что от них требовалось, — усилить позиции Пруссии. Пока Великие Державы делили Европу, его эмиссары попивали аквавит со шведами и норвежцами. И это посланники когда-то великой Османской империи, земли которой граничили с Веной на западе и Персидским заливом на востоке, — империи, с чьим мнением считались, чьего гнева страшились! Теперь же их повсеместно посчитают нацией рыбаков и пьяниц.

— Как вам известно, — заговорил Джамалудин-паша, прерывая монотонные жалобы санджакбея, — мы действительно посылали войска в Левант и Боснию в подобных случаях. Но вы должны признать, что прибегать к поддержке армии постоянно невозможно.

— Разумеется.

— Живи мы в совершенном мире, — продолжал великий визирь, расправляя пальцами кончики усов, — мы смогли бы поддержать каждого наместника, помочь всякому, кто нуждается в нашей поддержке, но, к сожалению, наш мир несовершенен.

— К сожалению.

Джамалудин-паша помедлил и сделал пометку в записной книжке:

— Не сочтите наше бездействие знаком пренебрежения, уважаемый бей.

— Ни в коем случае.

— Недавние события в Новом Пазаре и это последнее происшествие тревожат нас. При других обстоятельствах мы бы незамедлительно выслали войска. Однако сейчас это невозможно.

— Да, конечно, — ответил санджакбей, — благодарю вас за позволение изложить мою просьбу, паша.

— Не за что.

— Благодарю вас, ваше величество, — продолжал санджакбей, отвешивая глубокий поклон султану, — за ту честь, которую вы оказали мне, удостоив личной встречи.

— Мы всегда с вниманием прислушиваемся к нуждам наших подданных. Особенно тех, кто приезжает из отдаленных провинций.

— Да, ваше величество. Позвольте уверить вас в том, что спокойствие в Новом Пазаре будет незамедлительно восстановлено.

— Я уверен, что так и будет, бей, — сказал султан. — Сожалею, что не могу уделить вам больше времени.

С этими словами один из стражников проводил новопазарского санджакбея из зала. Когда дверь за ним закрылась, султан устроился поудобнее на диване, потом повернулся к великому визирю и сказал:

— Есть еще что-нибудь?

— Получено письмо от фон Сименса.

Абдул-Гамид вздохнул и прикрыл глаза. Лично участвовать в переговорах с банкирами и промышленниками было ниже его достоинства, но без их поддержки Багдадскую железную дорогу не построишь.

— Что вы намерены ему ответить?

— Я считаю, нужно пригласить его во дворец. Вы переговорите с ним, затронете лишь общие вопросы, а деталями займутся главы казначейства и Совет оттоманского долга.

Султан пробежал кончиками пальцев по краю подушки.

— Без них не обойтись? Без Совета?

— Думаю, нет.

Абдул-Гамид сжал губы и кивнул. Существование Совета оттоманского долга нарушало его суверенные права, но ничего нельзя было сделать. Империя погрязла в долгах, Совет был создан по требованию кредиторов. Другого выхода не было.

— Облегчить транспортное сообщение, — поспешил добавить Джамалудин-паша, — необходимо, чтобы оживить экономику провинций.

— Я знаком с аргументами в пользу строительства железной дороги! — резко оборвал его султан. — Мне также известно, как Берлин заинтересован в том, чтобы Багдад и Стамбул связала железнодорожная ветка. И ваши пропрусские настроения для меня тоже не тайна. Попрошу вас, паша, не прерывать мои мысли.

— Прошу прощения, ваше величество.

— Вышлите ему приглашение. Немедленно.

— Тотчас же распоряжусь, ваше величество.

Хотя султан понимал, что с визирями можно не церемониться, от этого разговора ему стало как-то не по себе: он почувствовал непреодолимое желание выйти на свежий воздух. Он кивнул страже, выскользнул из залы через заднюю дверь, зашел за новым полевым биноклем в библиотеку и направился в Тюльпанный сад. Утро было на диво ясное, яркое солнце согревало землю, как верный возлюбленный, но его тепла было пока недостаточно — тюльпаны еще не зацвели. Холодный воздух щекотал его лицо, пока он шел мимо спящих до поры цветов к Багдадскому павильону и дальше — к Слоновьему саду. Управление государством не терпит суеты. Правитель не должен сам биться в каждом сражении и входить в подробности каждой сделки, каждого договора, иначе он никогда не сможет сосредоточиться на главном — принять решение, которое определит судьбу империи. Но великий визирь этого так и не понял.

Абдул-Гамид помедлил, расправляя кафтан, потом присел на скамью в любимом уголке сада — под сенью вишневых деревьев. Наблюдение за птицами в это время года было, пожалуй, не слишком многообещающим занятием, хотя кто знает. Он раскрыл выстланный синим шелком футляр, вынул бинокль и навел на пролив. Новый бинокль, который изготовил по его специальному заказу сам Эмиль Буш, был просто чудом оптики, но смотреть пока было не на что. Несколько чаек парили над зубцами приземистой Галатской башни, белохвостый орел сидел на минарете мечети Али-паши. Султан собирался уже убрать бинокль, как вдруг его глазам предстало нечто необыкновенное: стая птиц, походивших на удодов с необычайно ярким, пурпурным с белым оперением, кружила над неким особняком где-то в Бешикташе. Несколько минут он наблюдал за ними, недоумевая, что же так привлекло стаю. Дом был самый обычный, разве что фасад выкрашен ярко-желтой и белой краской, никакая другая причина не приходила ему на ум.

Султан убрал бинокль и, к немалому удивлению, заметил пару пурпурных с белым удодов на ветке прямо у себя над головой. Птицы переговаривались между собой, поклевывая редкие белые бутоны, — последние несколько дней были обманчиво теплыми, и цветы начали распускаться, не дожидаясь весны. Абдул-Гамид смотрел, как птицы перепархивают с ветки на ветку. Удоды всегда ему нравились, с тех самых пор, когда он наблюдал за ними еще юным наследником. Они держались важно, с достоинством, как суверенные государи в кругу вассалов. В то же самое время мало кто из птичьего племени мог сравниться умом с удодами. Пусть они, так же как и другие птицы, купаются в пыли и строят гнезда из собственных испражнений. Но ведь именно удод, припомнил султан, принес царю Соломону слова царицы Савской, да-да, и у Фарида-ад-дина Аттара сказано, что именно удоды убедили других птиц отправиться на поиски великого Симурга. Абдул-Гамид был не слишком силен в латинских названиях, но это он помнил: Upupa Epops.