Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

птица с подбитым крылом, несмелый смешок:

– Это ведь пан Радецки… Ты его знаешь. Из Ланса. Озеро… где мы были вместе с бабушкой… Тогда, летом. Помнишь? Сад…

Инвалид не обращает внимания на детей – брата и сестру. Он катит вперед и крутит ручку своей шарманки, ковыляя дальше между шеренгами коек, между рядами матрасов, покрывающих землю до самого горизонта, дальше, к заходящему солнцу. Из органчика раздаются попеременно «Боже, храни…» и «Ах, мой милый Августин».

Лицо Эрвина вдруг становится злым.

– Отдаст ли мне тебя этот твой Август?

Габриель судорожно сжимает колени:

– Август умер… Четырнадцать дней назад. Но знаешь, Эрвин? Августа никогда не существовало.

Резкий возглас пронизывает пространство:

– Всем! Внимание! Визит!

Эрвин весь сжимается и шепчет:

– Барбаросса!

Группа мужчин переходит от койки к койке. Впереди – могучий рыжебородый человек. На нем обшитые ярко-красным кантом генеральские брюки и белый китель, увешанный тремя рядами орденов и знаков отличия. За ним бредут несколько фигур в странных масках, похожих на намордники, или в серых, с прорезями для глаз, капюшонах. Они напоминают средневековых рыцарей фемы.

Наконец проходят два солдата с обнаженной грудью, которые балансируют на плечах чем-то продолговатым и непонятным. Габриель со страхом догадывается, что это за предмет. Вероятно, гроб, в котором сразу можно унести умершего солдата.

Барбаросса с господами стоит перед койкой Эрвина.

Раздается голос командира:

– Ну, как дела, господин лейтенант?

Габриель спешит ответить:

– Плохо, господин генерал медицинской службы, плохо! Его лихорадит.

Барбаросса вытряхивает из рукава градусник и быстро касается им лба раненого. Затем держит градусник против света и прищуривается:

– Ничего! Нормально!

Габриель, несмотря на все старания, не может скрыть страх за Эрвина:

– Я думаю… Домашняя забота… Я могла бы его вылечить…

Барбаросса хмурится:

– Вы его жена?

Габриель молчит.

– Невеста?

У Габриели будто ком в горле.

Барбаросса не ждет ответа.

– Сквозное ранение самое безвредное. Никакой опасности. Такие раны обычно вылечиваются за четырнадцать дней без каких-либо осложнений. Господин лейтенант может спокойно ждать здесь, пока не будет снова призван на военную службу.

Габриель встает. Она чувствует, что ужасно покраснела. Она выдавливает из себя вымученную улыбку и кокетничает с рыжебородым, который смотрит на нее загоревшимися глазами. Затем она приоткрывает зубы. Она знает, что зубы ее очень красивы.

Барбаросса, одетый уже во фрак с белым бантом, щелкает каблуками:

– Могу ли я пригласить милостивую госпожу на следующий тур вальса?

Габриель послушно кладет руку ему на бедро. «Только кто это?» – размышляет она. Она вспоминает единственный бал, на котором была еще подростком, перед войной. Цвет государственных служащих! Она шепчет:

– У моего брата сильный жар.

Барбаросса хрипит:

– Как прикажет милостивая госпожа!

Звучит вальс из «Веселой вдовы»[62]. Огромная рука Барбароссы почтительно и осторожно покоится на спине Габриели. Пахнущий по́том мужчина старомодно исполняет все шесть фигур вальса. Во время танца его рыжие усы часто касаются ее щеки. Она выслушивает его галантные рассуждения:

– Я, милостивая госпожа, – не только Барбаросса, генерал и врач. Я играю роль в обществе – и как председатель благотворительных объединений, и как веселый собеседник. Моим девизом было и остается: «В любой ситуации будь добросовестным». Поэтому к дамам различных господ я отношусь с самыми серьезными и достойными уважения намерениями. Обладая неограниченной властью, я никого ни к чему не принуждаю.

Помимо воли Габриель с удовольствием отдается танцу.

– Завтра я заберу Эрвина домой.

Барбаросса галантно заверяет:

– Ну разумеется! Нужно только выполнить одну маленькую формальность.

Танец ускоряется.

Барбаросса крепче прижимает к себе партнершу.

– Ваш брат спасен. Если бы я послал его обратно в окопы, он неминуемо погиб бы геройской смертью. А героическая смерть – отнюдь не самое худшее: вы оплакивали бы своего брата как поверженного бога. Как бы он, однако, не разочаровал вас… сегодня… в Берлине!

Танец становится все необузданнее. Габриель пытается вырваться. Барбаросса шутит:

– Современные танцы волнуют меньше, чем такой вот старомодный вальс!

Люди в капюшонах, ритмично пританцовывая, приближаются к вальсирующим. Оба солдата, несущие нечто продолговатое и таинственное, плавно огибают танцующую пару. «Мой гроб, – отзывается в Габриели, – меня ведь как раз теперь оперируют». Барбаросса все сильнее прижимает ее к себе, так что ей становится трудно дышать. Он – будто пылающий дом. Дьявол! Габриель уверена, что дьявол – оборотень пылающего дома. О, как только она могла сомневаться в существовании дьявола, считать Сатану детской выдумкой! Из красновато-рыжих оконных проемов Барбароссы вырываются языки пламени. Дым и запах пожара! Габриель все стремительнее вертится волчком. Однако черт легко поднимает ее и подбрасывает высоко в воздух.

Она попадает на Потсдамскую площадь.

Габриель боится смерти. Она торопится перейти улицу. В это время постовой подает знак. Со всех сторон автобусы, грузовики, роскошные автомобили, такси с грохотом несутся вперед. В продолговатой сияющей машине она видит за рулем даму в мехах. Габриель пугается: это Юдифь! Габриель замирает в самом центре движения и закрывает глаза, осыпаемая бранью и проклятиями, оглушенная гудками и сиренами.

Чудо спасает ее на этот раз.

В прихожей дома она вздыхает с облегчением.

Она знает, что спит. Но ей безотлагательно необходимо подняться в верхний мир. Она должна задать вопросы, сжигающие ее.

Она собирает всю силу воли, напрягает мышцы, ныряет и плывет, как научилась в детстве.

Ей это удается.

Она лежит на операционном столе. Серый шар с прорезями для глаз – голова профессора – парит прямо над нею. Габриель ясно все различает, даже мутное стекло огромного окна. Голос профессора гремит в полной страха тишине:

– Тампон! Быстрее!

Габриель выдавливает из себя вопрос:

– Можно мне теперь отправиться с визитом?

Профессор напоминает, не поднимая головы:

– Наркоз!

Но больной шутливо говорит:

– Обратно, дитя мое! Вниз!

Габриель смеется про себя, словно удачно сострила. Затем быстро входит в лифт, ждущий наготове.

Габриель удивлена, что поднимается, а не опускается.

Наконец она стоит перед дверью дома, до которого добиралась из такой дали. Она оттянула визит до пяти часов дня, ее изводили дурные предчувствия и необъяснимая нерешительность, будто не встретиться с любимым братом пришла, а просительницей… Ведь Эрвин женат!

«Я уже не знаю, сплю ли я, – думала она, – но все должно быть на самом деле».

Бог внемлет ей. Мраморные стены, оконное стекло двери, к которой она прикасается, не отступают, не исчезают. Она слышит резкий звонок, на кнопку которого нажимает, только вот пронзительное дребезжание не прекращается, хотя она едва коснулась кнопки кончиком пальца. Звон колокольчика не заканчивается, чувствует она, ибо механизм его вмонтирован в глубины ее собственного сердца.

Первое унижение наносит ей слуга, открывший дверь. Он смотрит