Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Как приятно видеть тебя, скотина ты этакая! – сказал он и со счастливой улыбкой тоже обнял Шона.

Он совсем не заметил, что удовольствие на лице Шона быстро поблекло и сменилось озабоченной, бегающей улыбкой.

– Выпьешь? – сказал Шон первое, что пришло ему в голову.

«Надо потянуть время, прощупать обстановку. Сказала ли ему что-нибудь Руфь? Или, может, он сам догадался?» – подумал он.

– Воды, что ли? – спросил Саул, скорчив рожу.

– Джину, – прошептал Шон; чувство вины развязало ему язык, и он перешел на шутливый тон. – В этом графине у меня джин. Только, ради бога, не говори старшей сестре. Я потихоньку проношу его сюда. И когда сестра хочет сменить воду, все время ругаюсь с ней. Она говорит: «Вода давно стоит, небось уже затхлая, надо поменять!» А я говорю: «Обожаю затхлую воду, я вырос на затхлой воде, при ранах в ноге затхлая вода помогает, даже врачи предписывают!»

– Ну так налей мне своей затхлой водички, – засмеялся Саул.

Разливая напиток, Шон познакомил его с джентльменом, лежащим на соседней койке, шотландцем, и тот подтвердил, что затхлая вода – прекрасное терапевтическое средство против шрапнельных ран в грудь, и жалобно сообщил, что сейчас лично он страдает именно от такой раны. Все трое немедленно приступили к проведению курса интенсивной терапии.

По настоятельной просьбе Шона Саул сделал подробный отчет о битве при Спион-Коп. В его устах отчет получился очень смешной. Потом он перешел к описанию заключительного прорыва при Хлангване, окончательного освобождения войсками Буллера города Ледисмит и осуществляемого со всеми предосторожностями преследования армии Леру, которая отступила в Трансвааль.

Они обсудили наступательные операции лорда Робертса, который выступил из Кейпа, освободил Кимберли, окружил и взял Блумфонтейн и сейчас уже готов совершить последний бросок, рассечь чрево Трансвааля и добраться до его сердца – Претории.

– Три месяца – и все закончится, – высказал свое мнение шотландец.

– Думаешь? – Шон слегка усмехнулся, и ему удалось-таки спровоцировать горячий спор, пламя которого усердно подпитывалось джином.

Когда уровень жидкости в графине окончательно упал до минимума и время трезвой и серьезной дискуссии прошло, всех охватило сентиментальное настроение. С ласковым сочувствием Саул стал интересоваться их здоровьем и ранами.

Шотландец сообщил, что на днях его отправят на пароходе по морям и океанам на родину. При мысли о скором расставании они загрустили.

На следующий день Шон должен был отправиться в Ледибург, ему дали отпуск по ранению до окончательного выздоровления. В конце отпуска, если врачи сочтут, что осколки шрапнели в ноге инкапсулировались удовлетворительно (эти два длинных слова Шон проговорил с трудом), он вернется на службу.

Слово «служба» пробудило в них чувство патриотизма, и Шон с Саулом, положив руки друг другу на плечи, дали великую клятву, что они, товарищи по оружию и кровные братья, доведут эту войну до победного конца. Не считаясь ни с какими опасностями и трудностями, они плечом к плечу поскачут на врага.

К их приподнятому настроению не хватало подходящей музыки, и тогда шотландец выдал им «Дикого парня из колоний»[69]. Он так расчувствовался, что глаза его увлажнились слезами, а голос дрожал.

Тогда Шон с Саулом дуэтом исполнили глубоко трогательный, хотя и не вполне подходящий к оказии марш «Удальцы»[70], а потом все трое с жаром пропели собственную версию песенки «Эй, Джонни Коуп, ты еще не проснулся?»[71].

Старшая медсестра явилась как раз в тот момент, когда после третьего куплета с жаром исполнялся припев. К этому времени не только сам Джонни Коуп, но и все остальные в радиусе сотни ярдов уже точно не спали.

– Сударь, уже пять часов, время посещений закончилось! – обратилась она к Саулу.

Голос этой грозной женщины звучал не хуже иерихонской трубы, но Саул, которому прежде не раз доводилось выступать адвокатом обвиняемых перед суровыми судьями, и на этот раз бесстрашно поднялся на защиту своих товарищей.

– Мадам, – с изящным поклоном обратился он к ней, – эти люди… – нет, позвольте, я выскажу вам чистую правду – эти герои во имя свободы жертвовали своей жизнью. Их кровь текла, как джин, в защиту славных идеалов свободы! И я прошу вас лишь о том, чтобы им предоставили хоть немного этого благословенного вещества. Мадам! Во имя чести, во имя справедливости я с благодарными слезами на глазах обращаюсь к вам с этой просьбой, – закончил он и, прижав к сердцу кулак, трагически склонил голову.

– Hoots, mon![72]

– Как хорошо, как прекрасно сказано!

И оба героя от всей души разразились искренними, благодарными аплодисментами. Но в суровом лице старшей медсестры не появилось ответного сочувствия; напротив, она подозрительно оглядела всех троих и принюхалась.

– Да вы пьяны! – мрачно вынесла она обвинительный вердикт.

– Гадкая клевета! Чудовищная неправда! – воскликнул Саул и на всякий случай торопливо отступил от нее подальше.

– Ладно, сержант, – мрачно повернулась она к Шону, – признавайтесь, где она?

– Кто именно? – спросил Шон и с видом беспомощной невинности заглянул под кровать.

– Бутылка!

Она подняла простыню и принялась обыскивать постель. Саул подцепил свой шлем, за спиной у сестры отдал честь обоим раненым и на цыпочках спустился с веранды.

Отпуск Шона в Ледибурге пролетел быстро, даже слишком. Куда-то исчез Мбежане – скорее всего, отправился по каким-то своим таинственным делам в Зулуленд. Шон догадывался, что исчезновение его связано с двумя его женами и их потомством, которых Мбежане с удовольствием отослал по краалям родителей, еще когда вместе с Шоном много лет назад покидал Ледибург.

Дирк каждое утро сидел в школе, поэтому Шон имел возможность долго бродить в одиночку по холмам вельда, окружавшего город. Большую часть времени он проводил на территории огромной заброшенной фермы под названием Лайон-Коп, которая раскинулась наверху, над самым откосом. Уже через месяц он знал здесь каждый ручеек, каждую складку и каждый холмик этой земли. Нога его от долгой ходьбы окрепла. Она больше не болела, а фиолетовый шрам побледнел, почти слившись по цвету с кожей Шона.

Но с возвращением прежней силы, когда плечи снова обросли крепкими мышцами, а исхудавшее лицо начало поправляться, к нему вернулось прежнее беспокойство. Ежедневные походы на ферму Лайон-Коп стали для него навязчивой идеей. Он бродил по пустым комнатам старой усадьбы, представлял, как они будут выглядеть, если переложить крышу новым тростником, обновить и покрасить облупившуюся штукатурку. Он стоял перед пустым закоптелым камином, воображая, как он будет пылать и как будет тепло сидеть рядом с ним. Ступая по желтым, покрытым толстым слоем пыли доскам пола, он видел, что они еще вполне крепкие, как и массивные балки, поддерживающие крышу. Он бродил по окрестной земле, наклоняясь то здесь, то там, чтобы взять горсть почвы, и мял в руке богатый суглинок.