Братья Карамазовы - Федор Достоевский

– Дурак! – отрезал Иван.

– Зато ты-то как умен. Ты опять бранишься? Я ведь не то чтобиз участия, а так. Пожалуй, не отвечай. Теперь вот ревматизмы опять пошли…

– Дурак, – повторил опять Иван.

– Ты все свое, а я вот такой ревматизм прошлого годасхватил, что до сих пор вспоминаю.

– У черта ревматизм?

– Почему же и нет, если я иногда воплощаюсь. Воплощаюсь, таки принимаю последствия. Сатана sum et nihil humanum a me alienum puto.[38]

– Как, как? Сатана sum et nihil humanum… это неглупо длячерта!

– Рад, что наконец угодил.

– А ведь это ты взял не у меня, – остановился вдруг Иван какбы пораженный, – это мне никогда в голову не приходило, это странно…

– C’est du nouveau n’est ce pas?[39] На этот раз я поступлючестно и объясню тебе. Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там отрасстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественныесны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целыймир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями,начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что,клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между тем видят такие сны иной развовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты,попы… Насчет этого даже целая задача: один министр так даже мне сампризнавался, что все лучшие идеи его приходят к нему, когда он спит. Ну вот таки теперь. Я хоть и твоя галлюцинация, но, как и в кошмаре, я говорю вещиоригинальные, какие тебе до сих пор в голову не приходили, так что уже вовсе неповторяю твоих мыслей, а между тем я только твой кошмар, и больше ничего.

– Лжешь. Твоя цель именно уверить, что ты сам по себе, а немой кошмар, и вот ты теперь подтверждаешь сам, что ты сон.

– Друг мой, сегодня я взял особую методу, я потом теберастолкую. Постой, где же я остановился? Да, вот я тогда простудился, только неу вас, а еще там…

– Где там? Скажи, долго ли ты у меня пробудешь, не можешьуйти? – почти в отчаянии воскликнул Иван. Он оставил ходить, сел на диван,опять облокотился на стол и стиснул обеими руками голову. Он сорвал с себямокрое полотенце и с досадой отбросил его: очевидно, не помогало.

– У тебя расстроены нервы, – заметил джентльмен сразвязно-небрежным, но совершенно дружелюбным, однако, видом, – ты сердишься наменя даже за то, что я мог простудиться, а между тем произошло оно самыместественным образом. Я тогда поспешал на один дипломатический вечер к однойвысшей петербургской даме, которая метила в министры. Ну, фрак, белый галстук,перчатки, и, однако, я был еще бог знает где, и, чтобы попасть к вам на землю,предстояло еще перелететь пространство… конечно, это один только миг, но ведь илуч света от солнца идет целых восемь минут, а тут, представь, во фраке и воткрытом жилете. Духи не замерзают, но уж когда воплотился, то… словом,светренничал, и пустился, а ведь в пространствах-то этих, в эфире-то, в воде-тоэтой, яже бе над твердию, – ведь это такой мороз… то есть какое мороз – это ужи морозом назвать нельзя, можешь представить: сто пятьдесят градусов ниже нуля!Известна забава деревенских девок: на тридцатиградусном морозе предлагаютновичку лизнуть топор; язык мгновенно примерзает, и олух в кровь сдирает с негокожу; так ведь это только на тридцати градусах, а на ста-то пятидесяти, да туттолько палец, я думаю, приложить к топору, и его как не бывало, если бы… толькотам мог случиться топор…

– А там может случиться топор? – рассеянно и гадливо перебилвдруг Иван Федорович. Он сопротивлялся изо всех сил, чтобы не поверить своемубреду и не впасть в безумие окончательно.

– Топор? – переспросил гость в удивлении.

– Ну да, что станется там с топором? – с каким-то свирепым инастойчивым упорством вдруг вскричал Иван Федорович.

– Что станется в пространстве с топором? Quelleidée![40] Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летатьвокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника. Астрономы вычислятвосхождение и захождение топора, Гатцук внесет в календарь, вот и все.

– Ты глуп, ты ужасно глуп! – строптиво сказал Иван, – вриумнее, а то я не буду слушать. Ты хочешь побороть меня реализмом, уверить меня,что ты есь, но я не хочу верить, что ты есь! Не поверю!!

– Да я и не вру, все правда; к сожалению, правда почтивсегда бывает неостроумна. Ты, я вижу, решительно ждешь от меня чего-товеликого, а может быть, и прекрасного. Это очень жаль, потому что я даю лишьто, что могу…

– Не философствуй, осел!

– Какая тут философия, когда вся правая сторона отнялась,кряхчу и мычу. Был у всей медицины: распознать умеют отлично, всю болезньрасскажут тебе как по пальцам, ну а вылечить не умеют. Студентик тут одинслучился восторженный: если вы, говорит, и умрете, то зато будете вполне знать,от какой болезни умерли! Опять-таки эта их манера отсылать к специалистам: мы,дескать, только распознаем, а вот поезжайте к такому-то специалисту, он ужевылечит. Совсем, совсем, я тебе скажу, исчез прежний доктор, который ото всехболезней лечил, теперь только одни специалисты и всё в газетах публикуются.Заболи у тебя нос, тебя шлют в Париж: там, дескать, европейский специалист носылечит. Приедешь в Париж, он осмотрит нос: я вам, скажет, только правую ноздрюмогу вылечить, потому что левых ноздрей не лечу, это не моя специальность, апоезжайте после меня в Вену, там вам особый специалист левую ноздрю долечит.Что будешь делать? Прибегнул к народным средствам, один немец-докторпосоветовал в бане на полке медом с солью вытереться. Я, единственно чтобытолько в баню лишний раз сходить, пошел: выпачкался весь, и никакой пользы. Сотчаяния графу Маттеи в Милан написал; прислал книгу и капли, Бог с ним. Ивообрази: мальц-экстракт Гоффа помог! Купил нечаянно, выпил полторы склянки, ихоть танцевать, все как рукой сняло. Непременно положил ему «спасибо» в газетахнапечатать, чувство благодарности заговорило, и вот вообрази, тут уже другаяистория пошла: ни в одной-то редакции не принимают! «Ретроградно очень будет,говорят, никто не поверит, le diable n’existe point.[41] Вы, советуют,напечатайте анонимно». Ну какое же «спасибо», если анонимно. Смеюсь сконторщиками: «Это в Бога, говорю, в наш век ретроградно верить, а ведь я черт,в меня можно». – «Понимаем, говорят, кто же в черта не верит, а все-такинельзя, направлению повредить может. Разве в виде шутки?» Ну в шутку-то,подумал, будет неостроумно. Так и не напечатали. И веришь ли, у меня даже насердце это осталось. Самые лучшие чувства мои, как например благодарность, мнеформально запрещены единственно социальным моим положением.