Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

В. Аксенов – Б. Ахмадулиной, Б. Мессереру

Весна (?) 1986 г.

Дорогие москвитяне!

Читаю сейчас “Выбранные места из переписки с друзьями” (для своего университетского семинара) и стыжусь оттого, что наша переписка заглохла, и больше, кажется, по моей вине, чем по вашей.

Как все-таки Николай Васильевич отменно старался в этом направлении! Какая все-таки эпистолярная активность существовала меж европейскими Минводами и российскими столицами!

Сказать, что эпистолярный жанр относится к минувшему веку, в нашем случае будет смешно, не так ли, ибо между нами не существует ни телефонов, ни самолетов, то есть, по сути дела, наши отношения переведены не в XIX век (тогда уже была система почтовых дилижансов все-таки), а скорее в ХVI – письмо в Китай с оказией Марко Поло.

Гоголь к друзьям, как известно, относился с нежнейшей функциональностью: то денег просил, то обстоятельных дневников российской жизни, ибо бесконечно испытывал нужду в кормежке и в аутентичности. Окружающая франко-немецко-итальянская жизнь его ни хрена не интересовала (очевидно, не казалась аутентичной), он все-таки всегда считал себя русским внутренним писателем, несмотря на 18 лет отсутствия, может быть, потому, что мог вернуться в Империю в любой момент. На этой “аутентичности” он, очевидно, и прокололся: по почте эта херация не пересылается.

Нашему брату, очевидно, чтобы сохраниться в профессиональном артистическом качестве, нужно искать подножный корм, привыкать к амфибиозности существования, не настаивать на внутренней “русскости” 100 %, а напротив, утверждаться в русском эмигрантском качестве.

Изредка появляются в наших водах пловцы из прошлого. Прошлой весной, например, один такой долговязый пожаловал. Уселся в кресло и стал не без нервозной уверенности, как будто по отработанному списочку, предъявлять претензии: пишу, оказывается, не так, как хотелось бы, слишком много иронии, обижаю борцов за мир вроде Габриэллы Гарсии, не возражаю против возвращения Никарагуа в лагерь потребителей туалетной бумаги, по радиостанции нехорошей выступаю, которая финансируется знаешь-кем-зловещий-шепот (сведения, очевидно, полученные непосредственно от Генриха Боровика), а самое главное, вот самого его, ночного гостя (визит произошел в полночь), обидел – сказал, видите ли, в здешнем журнале, что хоть сам гость и раздобыл себе славу без помощи ЦК, но все же и ему приходилось подкармливать ненасытное чудовище стишком-другим.

Странная какая-то диспропорция, несоразмерная обидчивость для человека, который прекрасно знает, что о нем говорят все, кроме меня, бывшие соотечественники.

При слове “мы” он всякий раз корежился, очевидно, воображая спецслужбы Запада. Самое замечательное у этих типов то, что они очень быстро начинают верить собственной лжи. Кто это “мы”?

Мы – это я, Майя и Ушик. Какой еще Ушик? Наша собака. Какая еще собака? Вот эта, что лежит у камина в двух метрах от вас, мусью. Оказывается, за два часа беседы так старательно по списочку шел, что собаку не приметил. Вот вам хваленая российская литературная наблюдательность! “Одиннадцать невидимых японцев”.

Другой посетитель из того же цеха был все-таки значительно приличнее. Первого, надо сказать, отличает полное отсутствие Ч. Ю. Очень не любит, когда собеседник шутит, досадливо морщится в таких случаях, скалится, как бы не слышит. Второй, напротив, с шуткой дружит и вообще порой все-таки вызывает что-то доброе в памяти; окрестности “Метрополя” и т. п. Однако и на старуху бывает проруха. Вдруг звонит озабоченный:

– Весь Нью-Йорк говорит, что это я изображен в недавно вышедшем романе. Скандал. Ты что-то должен сделать.

– Пардон, что я могу сделать – переписать?

– Сказать, что это не я.

– Это не ты.

– А все говорят, что это я.

– Ты сам себя узнал?

– Нет, я думал, что это Б.

– Скорее уж Б., чем А.

– Однако он назван А.!

– Что же, разве нет других А.? Он мог бы быть отчасти и В., не так ли?

– Разумеется, но весь Нью-Йорк…

Поразительная чувствительность сейчас развивается в этом цеху при малейшем намеке на некоторую неполноценность репутации. “…Ну, вот и все. Да не разбудит страх Вас, беззащитных, среди дикой ночи. К предательству таинственная страсть, Друзья мои, туманит ваши очи…”. (Даже “Грани” отредактировали в цитате “предательство” на “враждебность”.)

Нынешние литературные мордобои на пространствах планеты и времени принимают диковиннейшие формы.

Словом, интересно; почти не скучно и почти не противно, или, как поет советский народ: “Я люблю тебя, жизнь, и хочу, чтобы лучше ты стала!”

Обнимаем.

Вашингтонцы.

VA

В. Аксенов – Б. Ахмадулиной, Б. Мессереру

Июль 1986 г.

Дорогие Белка и Борька!

Пасхальные письма приплыли к нам уж, пожалуй, не раньше, чем к столетнему юбилею статуи Свободы, потом мы стали собираться в бегство из Вашингтона, где жара этим летом невыносимая, и вот сейчас пишу уже из Вермонта, некоторые подробности из литературной жизни которого вы найдете в письме к Женьке. Впрочем, аккуратность – это, очевидно, последнее, чего можно ждать от наших почти астральных контактов.

Мы заметили одну любопытную вещь. Ваши письма – твое, Женьки и Андрея – датированы 3 мая, но вы явно еще не знали о Чернобыле, в то время как наши “средства массовой информации” (советский перевод слова media) уже неделю! истерически об этом вопили. Нельзя не отдать должное большевикам – даже в нынешнем мире их стена, в общем, работает, хотя кирпичи уже и падают на их собственные головы, как в данном случае, когда и мужички нашего поколения, добравшиеся, наконец, до своих заветных рубежей, оказываются в той же позе, что и ушедшие “ворошиловские стрелки”. Тем, впрочем, не было стыдно, а эти, кажется, все-таки немножечко стыдятся.

Б-р-р-р… Сейчас начинаешь все больше ценить тепло и верность тех, в ком уже не усомнишься никогда, то есть вас, наши дорогие друзья. Нельзя не видеться столько времени, это безобразие, диктат “чудища о.о.о.с. и л.”. У нас такое чувство, что, если вы серьезно захотите приехать, вам не откажут.

Маевка после кончины матушки всерьез было уж собралась съездить, но твои замечания ее охладили, и я, конечно, ее не пущу, если даже просто возникают аналогии с набоковским героем.

Так что надо, чтобы хотя бы уж в эту сторону катился поезд. Я очень скучаю и хочу видеть также и Алешку, но тут пока что не возникает даже никаких вариантов. Нет ли у тебя, Белка, каких-нибудь соображений, не посоветуешь ли что-нибудь, что можно предпринять, чтобы мы могли с ним хоть ненадолго увидеться? Во всяком случае, огромное спасибо вам, друзья, за заботу о нем.