«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

забыл самое главное. Да, точно. Самое главное. Комната должна утопать в цветах. Цветы будут везде, где найдется место. Твои любимые ведь розы, как и раньше? Их в комнате столько, что я уже почти задыхаюсь от аромата. Прямо-таки волшебный сад.

Он остановился и вновь оглядел комнату. Теперь уже ничего не нужно было добавлять. Все было расставлено и разложено, как он описал. Комната была готова для нее. Он кивнул грузчикам, и они вышли за дверь тихонько, на цыпочках, как и вошли.

— Вот и конец рассказа, — ласково сказал он.

Ответа не было. Он услышал, как она прерывисто вздохнула, словно пыталась сдержать слезы.

— До чего красиво, — наконец сказала она. — Как это ты все придумал? Само сочинялось, когда рассказывал? У меня такое чувство, будто я только что видела прекрасный сон. И мне хотелось, чтобы он снился и снился. Но с твоей стороны это было немного жестоко, тебе не кажется?

— Может быть, — сказал он.

— Твой голос, когда ты рассказывал, был такой радостный и счастливый, — сказала она. — И я представила себе, как ты стоишь посреди голой, пустой комнаты, спрятав руки в карманы и ежась от холода. Я подумала, что, может, стоит разжечь огонь из остатков хвороста.

— На температуру в комнате это никак не повлияет, — ответил он, и глаза его смеялись.

— Да, — сказала она. — Пожалуй, не повлияет. — И, помолчав, спросила: — Ты очень голоден?

— Очень, — кивнул он.

— Может, съешь что там осталось от буханки?

— Я ни к чему не притронусь, пока ты не выйдешь. Давай ужинать вместе, — сказал он ей.

— Там так холодно, — ответила она. — А у меня в животе совсем пусто. Я до того изголодалась, что после твоего рассказа кусок черствого хлеба встанет мне поперек горла.

Она снова чуть не расплакалась.

— Ну иди, иди сюда, — уговаривал он ее. — Пусть в комнате холодно, пусть у нас на двоих только корка хлеба и мы голодаем и бедствуем, а старикашка грозит выкинуть нас на улицу, — но ведь мы вместе, разве этого мало для счастья?

Он немного выждал и продолжил:

— К тому же ты еще не сказала, что прощаешь меня за то, что я тайком взял твои деньги и спустил их в лотерею.

До него донесся ее голос, усталый и нежный:

— Хорошо, иду.

Он слышал, как она вылезла из постели, как шаркала ногами, ища туфли, как пошатнулась кровать, когда она на нее оперлась.

— Тебе помочь? — спросил он.

— Думаю, дойду, — ответила она. — Не ожидала, что почувствую такую слабость. Мне страшно — там очень холодно? Наверное, лучше заранее приготовиться, чтобы мне худо не сделалось, когда войду?

— Пожалуй, да.

Она вздохнула, и он услышал, как она медленно бредет через спальню к двери.

— Погоди минутку, — попросил он. — Сначала скажи мне, что ты больше на меня не сердишься! Скажи, что простила меня!

Он услышал, как жена беспомощно рассмеялась:

— Ты же сам знаешь, что простила.

И она вошла в комнату.

Перевод Н. Жутовской

Рандеву

С некоторым неудовольствием Роберт Скривенер отметил, что его секретарша поглядывает на часы. На вечер никаких дел назначено не было, поскольку завтра рано утром ему предстояло вылететь в Женеву, и секретарша это знала, так что ее повышенное внимание к перемещению стрелок на циферблате никак не могло быть связано с ним самим. Следовательно, она собирается с кем-то «встретиться», как теперь принято выражаться о любовных свиданиях, — довольно вульгарный оборот. Что за безответственность — выбрать для «встречи» тот день, когда он, Роберт Скривенер, именитый писатель, должен разобраться с ворохом корреспонденции, перед тем как отбыть на континент.

— Джудит, — произнес он наконец, сдвигая на лоб очки в роговой оправе, — вы все время смотрите на часы. У вас есть конкретная причина куда-то торопиться?

Она покраснела, — видимо, в ней все-таки проснулась совесть.

— Нет-нет, ничего особенного, — поспешно возразила она. — Просто я вечером иду в театр и хотела заехать домой переодеться.

Сообразительность никогда не была сильной ее стороной. Приурочить выход в театр к тому дню, когда ее присутствие могло понадобиться допоздна! Поразительный пример скудоумия! Он смерил секретаршу укоризненным взглядом.

— Не странно ли, — произнес он, — что из всех дней недели вы отвели для театра именно этот? Прикажете немедленно вас отпустить и остальные письма отложить до моего прилета из Женевы?

Она снова залилась краской и сразу как-то подурнела.

— Нет, что вы, — запротестовала она. — Я ничуть не тороплюсь. Просто…

— Просто нетерпение, свойственное юности, — перебил он, — желание сбросить оковы, поскорее развязаться со всей этой скучнейшей волокитой! Я отлично вас понимаю. Вы позволите продолжать? Я постараюсь формулировать все по возможности кратко.

Он водрузил очки на нос и принялся размеренным тоном диктовать дальше.

Роберт Скривенер пользовался заслуженной известностью. Его писательская репутация сложилась давно и прочно. На первых порах он составил себе имя в литературных кругах благодаря коротким рецензиям, которые печатались в одном либеральном еженедельнике, а позднее в популярной воскресной газете. В этих рецензиях он проявил себя как человек многосторонне образованный, не склонный ни к неумеренным восторгам, ни к разгромной критике. Его интерес привлекали труды современных авторов, отличавшиеся глубиной мысли и стилистическим мастерством, а также академические биографии и книги о путешествиях в малоизвестные широкому читателю страны. В сфере художественной прозы его похвалы удостаивались произведения, которые вряд ли обещали коммерческий успех, но в которых можно было обнаружить конструктивный подход к мировым проблемам.

Во время войны — от службы в армии он был освобожден по причине сильной близорукости — Скривенер продолжал выступать как литературный критик, позволяя себе демонстрировать некоторую левизну во взглядах, и одновременно сотрудничал с военной цензурой при Министерстве обороны. За службу в цензуре он даже был награжден почетным знаком. Вскоре по окончании войны он издал свой дебютный роман, имевший громкий успех.

В этом романе — он назывался «Любимцы Фортуны» — рассказывалась история британского солдата, осознавшего весь ужас войны и ее последствий; он сражается на итальянском фронте, вступает в неравный бой с передовым отрядом противника и в итоге попадает в плен. Трижды он пытается бежать, но всякий раз терпит неудачу. В конце концов он заражается бубонной чумой и умирает, но напоследок произносит перед своими товарищами по плену вдохновенную речь о свободе. За эту речь, признанную великолепным образцом ораторской прозы, сам Скривенер получил итальянский боевой орден. Одним словом, из-под пера начинающего писателя вышла удивительной силы вещь — особенно если вспомнить, что автор в жизни не нюхал пороху.

Успех первой книги оказался не случайным. За военным романом