«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

Он старательно изучал меню, консультируясь с метрдотелем, когда она возвратилась — даже раньше, чем обещала: не через десять минут, а через семь. Теперь на ней было открытое платье из какой-то материи в горошек, которое выгодно демонстрировало ее успевшие покрыться золотистым загаром руки и плечи. Каштановые волосы, которые после купанья она распустила, были присобраны в узел на затылке — эта нарядная, по-видимому модная прическа очень ей шла; глаза она немного подкрасила, и теперь они блестели по-новому, казались еще больше. Скривенер понял, что явно до нее недотягивает. Рядом с такой девушкой полагалось быть одетым во фрак или в смокинг, с бутоньеркой в петлице; его собственный серый костюм, более подходящий для врача или адвоката, выглядел здесь неуместно.

— Я передать вам не могу, — начала она, усаживаясь, — как много это для меня значит! Изо дня в день выстаивать часы в этом ужасном магазине, где мне ни до кого нет дела и никому нет дела до меня, — и внезапно перенестись в другой мир, как по мановению руки волшебника! И этот волшебник — вы. И вы сидите сейчас передо мной, в точности как я это себе представляла. Роберт! Роберт Скривенер!

Он улыбнулся и сделал легкий протестующий жест.

— А что чинзано? Достаточно охлажден?

— Идеально. — Она подарила его лучезарной улыбкой. — Вообще все идеально. Женева, гостиница, озеро. И главное — вы.

Рядом снова возник официант, и Скривенер был вынужден оторвать взгляд от Аннетты Лимож и сосредоточиться на окончательном выборе того, что они будут есть и пить. Необычайно важно не допустить ни малейшего промаха: их первый совместный ужин тоже должен стать идеальным, как и все ее предыдущие женевские впечатления.

— Вас устраивает все, что я заказываю? Нет никаких возражений? — спрашивал он уже по третьему разу, настойчиво, чуть ли не назойливо стремясь ей угодить; она только молча кивала, и наконец официант с поклоном удалился.

— Итак… — начал Роберт Скривенер и осекся, любуясь через стол своей корреспонденткой — той, кому он столько месяцев поверял свои самые сокровенные мысли, перед кем раскрывал свое сердце. К полному своему замешательству, оставшись один на один с этой девушкой, он осознал собственное косноязычие — красивые фразы, которые с такой легкостью лились из-под пера, теперь куда-то улетучились.

— Самое удивительное, — говорила она между тем, — что мы уже хорошо друг друга знаем. Не приходится разбивать лед, как при первом знакомстве. Кажется, будто мы вот так сидели за одним столом уже много, много раз.

О, если бы ему передалась ее непринужденность и раскованность! Его смущало как раз то, что вот так, с глазу на глаз, они оказались впервые.

— Совершенно с вами согласен, — малодушно соврал он.

— Обычно, — продолжала Аннетта, — когда два человека только знакомятся, между ними еще долго держится напряжение. Но у нас с вами совсем не так, правда? Вы можете поделиться со мной абсолютно всем. А я с вами.

Она допила чинзано и выжидательно огляделась по сторонам. Заказать ей еще? Он сделал знак официанту:

— Еще чинзано для мадемуазель!

Как легко все получалось на бумаге: он спокойно сидел у себя в кабинете, в тишине, с пером в руке, то и дело поглядывая на ее фотографию, — а теперь перед ним она сама, и он реально видит ее лицо, эти глаза, эти губы… Насколько проще было бы, если бы не приходилось произносить какие-то слова и бессмысленно тратить время на ужин, а просто подняться в номер и предоставить остальное природе. Забыть о разговорах. Забыть обо всем.

За едой он немного пришел в себя, а вино — благословенное вино! — помогло вновь обрести уверенность. Общение с ним ее, по-видимому, не разочаровало: она продолжала живо реагировать на его слова, воспринимала любое его высказывание как нечто оригинальное и остроумное, и он решил, что ощущение собственного непроходимого идиотизма обманчиво, временно. В любом случае она ничего не заметила; он жадно впитывал лесть, которой она пересыпа́ла свою речь. Она расспрашивала его о предстоящих лекциях, о биографии, над которой он работает, — и все ее замечания свидетельствовали о том, как вдумчиво она читала и перечитывала его письма. Когда ритуал трапезы был завершен и им подали кофе и ликер, Скривенера охватило блаженное чувство тепла и безмятежного покоя. Оно обволакивало его и подпитывало, и волны этого тепла шли от той, которая сейчас сидела перед ним: наполовину плод писательского воображения, наполовину живое, земное существо, непередаваемо прекрасное.

— А знаете, моя дорогая, — начал он, чувствуя, что язык у него немного заплетается, — ведь эти болваны в администрации все перепутали с нашими номерами.

— Перепутали? — Она непонимающе взглянула на него.

— Ну да. Меня поселили на втором этаже, а вас почему-то на третьем.

— Ах вот вы о чем! Нет, я сама их попросила поменять. — Она улыбнулась и пояснила: — Когда я приехала, мне предложили номер на втором этаже, кажется двадцать восьмой, но он мне совершенно не понравился — такой тесный, прямо повернуться негде. Зато теперешняя комната просто чудо, и шикарный вид на две стороны — на восток и на запад.

— Что ж, понятно.

Он притворился, что удовлетворен ее объяснением, но на деле еще больше смутился. Насколько он мог разглядеть через балконное окно, смежный номер был такой же просторный, как его собственный. При бронировании он особо упирал на то, что оба номера должны быть равноценными во всех отношениях и абсолютно одинаковыми по величине.

— Надеюсь, у вас номер спокойный, под окном не шумят, не отвлекают от работы, — сказала Аннетта. — Вы наверняка привыкли работать допоздна и начинаете с утра пораньше. Это ведь ваш обычный распорядок — я права?

— На период отдыха это не распространяется, — возразил Скривенер.

— А ваши лекции? Не надо их еще просматривать, дорабатывать? Доводить до блеска?

— До блеска лекция доводится за кафедрой, — усмехнулся Скривенер. — В процессе, так сказать.

Это что, бестолковость, недоумевал Скривенер: всерьез предположить, что вечером он собирается работать? Как подобная мысль могла прийти ей в голову? Вряд ли это можно списать на естественную в ее возрасте застенчивость и скромность: она держится так уверенно, выказывает недюжинный природный ум… Может быть, следует действовать прямее — например, заметить шутливым тоном: «Терпеть не могу расхаживать по гостиничным коридорам в халате!» Но едва он приготовился раскрыть рот, как она перегнулась через стол и взяла его за руку:

— Чудеснее всего, что я могу полностью вам довериться, сказать абсолютно все. Абсолютно! Как будто вы мой брат-близнец. Для других вы великий Роберт Скривенер, а для меня…

Его опять окутала блаженная