Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой

«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могусебе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать — любявас — вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только однарелигия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; однарелигия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: длячего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни,никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других — призываются кБогу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягостьсебе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду —смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так жекак вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату,точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу-Лизе, которая нетолько не сделала какого-нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей неимела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, ссвоим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно былоумереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благостиТворца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, сутьтолько проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я частодумаю, она была слишком ангельски-невинна для того, чтобы иметь силу перенестивсе обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, онане могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и вособенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она тамвероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоряуже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние,несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мыслине могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно инесомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас вевангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос сголовы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одноюбеспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё длянашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотряна всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, чтопричиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: онне может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительностьэта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не можетперенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всемигосударями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вызнаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца иразговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и вособенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, ещетолько в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ниеще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мнекажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда наполитические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие егоманеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит опоездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствиеспоров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится оченьскоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия братаАндрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После егогоря, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он сталтаким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем,которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него некончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел.Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринялэту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь,что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как ободном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите засамолюбие родства — я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро,которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав вПетербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образомвообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот,о котором вы мне пишете, — слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой.Я не думаю, чтобы Андрей когда-нибудь женился на ком бы то ни было и вособенности на ней. И вот почему: во-первых я знаю, что хотя он и редко говорито покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в егосердце, чтобы когда-нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашемумаленькому ангелу. Во-вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не изтого разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобыкнязь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но язаболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранитвас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselleBourienne, целует вас.

Мари».

В середине лета, княжна Марья получиланеожиданное письмо от князя Андрея из Швейцарии, в котором он сообщал ейстранную и неожиданную новость. Князь Андрей объявлял о своей помолвке сРостовой. Всё письмо его дышало любовной восторженностью к своей невесте инежной дружбой и доверием к сестре. Он писал, что никогда не любил так, каклюбит теперь, и что теперь только понял и узнал жизнь; он просил сеструпростить его за то, что в свой приезд в Лысые Горы он ничего не сказал ей обэтом решении, хотя и говорил об этом с отцом. Он не сказал ей этого потому, чтокняжна Марья стала бы просить отца дать свое согласие, и не достигнув бы цели,раздражила бы отца, и на себе бы понесла всю тяжесть его неудовольствия.Впрочем, писал он, тогда еще дело не было так окончательно решено, как теперь.«Тогда отец назначил мне срок, год, и вот уже шесть месяцев, половина прошло изназначенного срока, и я остаюсь более, чем когда-нибудь тверд в своем решении.Ежели бы доктора не задерживали меня здесь, на водах, я бы сам был в России, нотеперь возвращение мое я должен отложить еще на три месяца. Ты знаешь меня имои отношения с отцом. Мне ничего от него не нужно, я был и буду всегданезависим, но сделать противное его воле, заслужить его гнев, когда может бытьтак недолго осталось ему быть с нами, разрушило бы наполовину мое счастие. Япишу теперь ему письмо о том же и прошу тебя, выбрав добрую минуту, передатьему письмо и известить меня о том, как он смотрит на всё это и есть ли надеждана то, чтобы он согласился сократить срок на три месяца».

После долгих колебаний, сомнений и молитв,княжна Марья передала письмо отцу. На другой день старый князь сказал ейспокойно: