The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

на кукурузу (Corn Law) - одной из главных тем внутренней политики Великобритании в 1840-х годах. На самом деле тарифы были введены только в 1815 г., чтобы предотвратить обвал зернового рынка в результате перепроизводства и роста импорта. Закупки из-за рубежа запрещались до тех пор, пока цена на зерно на внутреннем рынке не достигнет определенного уровня. Отвечая интересам фермеров, эта форма защиты сельского хозяйства встретила растущее сопротивление со стороны производителей, которые считали, что искусственно завышенные цены на продовольствие сдерживают спрос на промышленные товары. Кроме того, эта система подверглась резкой критике как символ аристократических привилегий. Сэр Роберт Пиль, лидер в основном протекционистских тори, выступил против влиятельных сил в своей партии и обратился к интересам всей страны, когда в качестве премьер-министра добился отмены "кукурузных законов" в 1846 году (фактически они вступили в силу три года спустя). В 1850-х годах последовал ряд других мер по либерализации внешней торговли, ставших переломным периодом для свободной торговли, а отмена тарифов на зерно вскоре стала рассматриваться по партийному признаку как символ экономического прогресса.

Беспрецедентным, поистине революционным было то, что Великобритания предприняла эти шаги в одностороннем порядке, не ожидая аналогичных действий со стороны своих торговых партнеров. Однако они вызвали цепную реакцию - подходящий образ, поскольку Великобритания так и не созвала крупную международную конференцию для принятия решения о новом мировом экономическом порядке. Быстрое распространение свободной торговли привело к тому, что к середине 1860-х годов тарифы между европейскими государствами были в значительной степени ликвидированы; континент стал зоной свободной торговли от Пиренеев до российской границы. Свободная торговля существовала и внутри империи. Самым верным признаком растущей мощи империи стало то, что к концу века доминионы смогли выкроить пространство для проведения собственной независимой тарифной политики. Но там, где свободный мировой рынок (на котором Британия доминировала в силу своего производственного превосходства) наталкивался на торговые барьеры, принимались энергичные меры по их устранению, причем в поддержку выступала вся британская элита. Официальная доктрина рассматривала защиту национальных рынков, рекомендованную министром финансов США Александром Гамильтоном в 1791 году и немецким экономистом Фридрихом Листом в 1831 году для предотвращения наплыва британских товаров, как проявление неприемлемого цивилизационного дефицита. Латиноамериканские республики в 1820-х годах, Османская империя в 1838 году, Китай в 1842 году, Сиам в 1855 году, Япония в 1858 году были вынуждены отказаться практически от всех видов рыночной защиты в рамках ряда соглашений о свободной торговле, в основном полученных с помощью угрозы или применения военной силы. Это парадоксальное явление получило название «империализм свободной торговли».

Глобальная система свободной торговли открывала широкие возможности для реализации британских интересов. Но поскольку она основывалась на равном отношении ко всем и строгом антимонополизме, то в принципе была в равной степени открыта и для представителей других стран. Чем сильнее становились европейская и американская экономики, тем меньше преимуществ могла извлечь британская промышленность (финансы которой были более прочными) из своего ослабевающего превосходства. Хотя после 1878 года большинство европейских стран вернулось к тарифам, а США редко отступали от основных протекционистских настроений, которые часто вступали в противоречие с их требованием открыть другие рынки, Великобритания твердо придерживалась политики свободной торговли. Эта политика пользовалась широким консенсусом в британском обществе, выходящим далеко за пределы экономических лобби в сердце рабочего класса, и к концу века она стала столпом политической культуры и основной эмоциональной темой национального самосознания. Устойчивость этого унилатерализма столь же удивительна, как и его первоначальное появление в середине века.

Благодаря своей всемирной имперской системе Британия осуществляла своего рода благодетельную, а не хищническую гегемонию. Она бесплатно предоставляла общественные блага: правопорядок в открытом море (включая войну с остаточным пиратством), права собственности за пределами национальных и культурных границ, добровольные миграционные потоки, эгалитарную и общеприменимую систему таможенных пошлин, а также набор соглашений о свободной торговле, которые охватывали всех в силу оговорок о режиме наибольшего благоприятствования. Последние положения - ключевой правовой механизм глобальной либерализации - предполагали, что наиболее благоприятные условия соглашения автоматически распространялись на всех, кто в нем участвовал.

Издержки и выгоды Британской империи

Во второй половине 1980-х годов среди историков разгорелся спор о том, "стоила ли того Британская империя". Группа американских исследователей, опираясь на значительный эмпирический материал, пришла к выводу, что в конечном счете была огромной тратой денег. Это должно было фатально подорвать марксистские тезисы о том, что британский капитализм расширялся в силу объективной необходимости, что империя подвергалась массовой эксплуатации и т.д. Теперь, когда дискуссия закончена, можно вынести более тонкое суждение. Прежде всего, следует отметить, что на больших временных отрезках империя была, несомненно, выгодна для большого числа фирм и даже для целых секторов экономики. Она позволяла приватизировать прибыль при социализации издержек. Отдельные предприятия могли зарабатывать большие деньги: для того чтобы определить, сколько именно, необходимо заглянуть в их архивы. Поскольку британская национальная экономика была единственной в мире, для которой заморская торговля имела центральное значение, мировые торгово-финансовые отношения играли большую роль в определении ее относительного положения, чем для любой другой европейской страны. Однако, за исключением Индии, такие отношения с так называемыми зависимыми империями были гораздо менее важны, чем экономические связи с континентальной Европой, США и доминионами. Одним словом, Британия использовала империю, не будучи зависимой от нее. Перекрестной проверкой этого предположения является тот факт, что когда в 1947 г. началась деколонизация с обретением независимости Индией, она имела на удивление мало негативных последствий для британской национальной экономики.

Если сузить круг вопросов до Индии, самой крупной колонии, то результаты будут достаточно однозначными. Благодаря хорошо организованной колониальной налоговой системе Индия в долгосрочной перспективе покрывала расходы на британский административный и военный аппарат за счет собственных средств. Поскольку политические меры обеспечили сохранение открытости индийского рынка для некоторых видов британского экспорта, а долгосрочный дефицит торгового баланса Индии в значительной степени способствовал пополнению ее платежного баланса, то в течение полувека до 1914 года эта жемчужина имперской короны была ничем иным, как убыточным предприятием.

Если немного выйти за рамки учета затрат и выгод, то важными представляются еще три момента.

1. Даже если верно, что значительная часть британского населения мало что получила от империи, миллионы людей "гордились ею" и воспринимали ее как статусное благо. Люди наслаждались имперской пышностью, даже если смысл ее заключался в том, чтобы произвести впечатление на них самих, а не на «туземцев».

2. Империя создавала многочисленные возможности для трудоустройства, особенно в вооруженных силах. Однако еще более важным было то, что она открывала возможности для эмиграции, которая с экономической точки зрения