The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

скромный титул генерального консула и формально не обладал никакими атрибутами суверенитета. На практике такой завуалированный протекторат позволял принимать меры не менее жесткие, чем в колонии с автократическим управлением.

В-третьих. Вся аристократическая печать британской политики XIX в., столь отличная от буржуазного стиля, преобладавшего во Франции, позволяла легко практиковать элитную солидарность, преодолевая культурные границы. И, в большей степени, чем во Франции, имперский аппарат включал в себя подчиненные местные элиты, хотя зачастую лишь символически.

Четвертое. Британский имперский класс, особенно к концу XIX века, был не менее расистским в своих взглядах, чем другие европейские и североамериканские колониальные властители. Он подчеркивал социальные различия между людьми, не имеющими одинакового цвета кожи. Однако элитарный расизм практически никогда не доходил до крайностей истребительного характера - это было уделом поселенцев, например, в Австралии, что подтверждает общее наблюдение Джеймса Белича о том, что "колонии поселенцев обычно были более опасны для коренных народов, чем колонии подданных". Восстания, подобные индийскому "мятежу" 1857/58 годов, могли быть жестоко подавлены, и тогда расизм терял многие запреты, но геноцид или массовые убийства никогда не использовались в качестве инструмента правления в Британской империи, как это было в Конго короля Леопольда или в немецкой Юго-Западной Африке в 1904-8 годах. Критическим моментом стал так называемый "спор губернатора Эйра". Когда в октябре 1865 г. жители Ямайки оказали сопротивление колониальной полиции во время судебного разбирательства в небольшом городке Морант-Бей, акция протеста мелких фермеров привела к убийству нескольких белых. Движимый параноидальными страхами перед "вторым Гаити", губернатор Эдвард Эйр задействовал огромную репрессивную машину "умиротворения", в результате которой за несколько недель погибло около 500 ямайцев, многие были публично выпороты или подвергнуты другим пыткам, а тысяча домов сожжена дотла. Этот террор вызвал в Великобритании полемику, продолжавшуюся почти три года. Вопрос заключался в том, следует ли прославлять губернатора Эйра как героя, спасшего Ямайку для короны и предотвратившего массовое уничтожение белых на острове, или же он был некомпетентным убийцей, не справившимся со своими обязанностями. Вряд ли какая-либо другая дискуссия так сильно взволновала и разделила викторианскую общественность. Самые выдающиеся интеллектуалы страны встали на одну из сторон: Томас Карлайл защищал губернатора, выступая с расистской диатрибой; Джон Стюарт Милль возглавлял партию либеральных оппонентов, требовавших сурового наказания. Хотя дело закончилось громкой победой либералов, Эдвард Эйр не был наказан, а всего лишь уволен с колониальной службы; в итоге он даже получил, пусть и с неохотой, пенсию, назначенную ему парламентом.

И все же 1865 год стал вехой в борьбе с расизмом, сравнимой с эпохальным решением 1807 года об отмене работорговли. Бдительность общественного мнения не ослабевала, и самые грязные страницы черной книги колониализма впоследствии были заполнены не только британцами. Когда после Первой мировой войны в Германии и Италии (и особенно в 1930-е годы) расизм стал принимать крайние формы, он уже перестал быть общепринятым в британской вежливой беседе. Раса не игнорировалась, но дискриминация в колониях, как и на Британских островах, не приводила к государственным преступлениям.

Итак, что же представлял собой Pax Britannica - с позиций сегодняшнего анализа, а не риторики того времени? Очень легко сказать, чем он не был. В отличие от Imperium Romanum или Китайско-Маньчжурской империи XVIII в., Британская империя не охватывала всю мировую цивилизацию, orbis terrarum. Ни на одном континенте, кроме Австралазии, Британия не обладала бесспорной имперской монополией; везде и в любой момент она была втянута в соперничество с другими державами. Ее империя представляла собой не однородный территориальный блок, а сложную сеть глобальной власти, структуру с узловатыми выпуклостями и неконтролируемыми пространствами. В отличие от Соединенных Штатов в период Pax Americana после 1945 года, обладавших техническими средствами для того, чтобы превратить в руины любой уголок планеты, Великобритания в XIX веке не имела военного потенциала для того, чтобы поставить под свой контроль каждый участок суши. Вмешательство для спасения венгерских революционеров в 1849 году, хотя и горячо востребованное частью британской общественности, вряд ли было осуществимо. Британия в какой-то мере могла выступать в роли морского жандарма, но не в роли настоящего мирового полицейского.

На протяжении всего периода с 1815 по 1914 г. (и несмотря на то, что после 1870 г. Британии стало несколько, но не намного сложнее добиваться своего на международной арене) Pax Britannica означала в основном (а) способность защищать крупнейшую колониальную империю в мире и даже осторожно расширять ее без войны с другими державами; (б) способность, выходя за пределы формальной колониальной империи, использовать диспропорции в развитии таким образом, чтобы оказывать сильное или доминирующее неформальное влияние на многие страны вне европейской системы государств (Китай, Османская империя, Латинская Америка), подкрепляя это договорными привилегиями ("неравноправные договоры") и дамокловым мечом военной интервенции ("дипломатия канонерской лодки"); и (в) способность предоставлять международному сообществу услуги (режим свободной торговли, валютная система, нормы международного права), которые не требовали от пользователя наличия британского гражданства. Уникальность Британской империи заключалась в том, что ее территориальное ядро ("формальная империя") окружали два концентрических круга: сфера без четких контуров, в которой Великобритания могла неформально оказывать решающее влияние, и пространство глобальной экономической и правовой системы, которую Великобритания формировала, но не контролировала. При всей своей огромности империя не вмещала в свои пределы ни всю, ни даже большую часть британской экономической деятельности, даже в середине века, когда Великобритания была единственной мировой державой. Если бы было иначе, трансимперская, "космополитическая" политика свободной торговли не продержалась бы долго. Этот - еще один имперский парадокс: для Великобритании в период индустриализации и классического Pax Britannica империя была экономически менее значимой, чем до потери США или чем она будет после начала Великой депрессии в 1929 году.

 

7. Жизнь в империях

С тех пор как существуют империи, вердикт о них колеблется между двумя крайностями: с одной стороны, риторика империалистов - победоносная милитаристская или успокаивающе патерналистская; с другой - риторика борцов сопротивления (в XIX веке их называли националистами), говорящих об угнетении и освобождении. Эти первичные позы повторяются и в сегодняшних спорах. Одни рассматривают империи как жестокие машины физического подавления и культурного отчуждения - эта точка зрения получила свое развитие в эпоху деколонизации - в то время как другие на основании современной ситуации в мире делают вывод, что империи сделали больше, чем хаос незрелых национальных государств, чтобы обеспечить мир и скромную степень процветания. Учитывая напряженность, заложенную в этой оппозиции, нелегко ответить на вопрос, как живут "люди" в империях. Империалистическая пропаганда закрывает глаза на реальность, но это не значит, что каждое осуждение империи