Римский Лабиринт - Олег Жиганков

«Ну наконец-то!» — с облегчением вздохнул кардинал.

Он поспешил спуститься на нижнюю палубу, чтобы приветствовать святого отца. Вспыхнул свет — двое гвардейцев зажгли факелы, и кардиналу не нужно было идти на ощупь. Он подоспел как раз вовремя: гвардейцы крутили закреплённый у правого борта подъёмник, и папа Пий VI, как призрак, вырастал из тёмной речной бездны. В дрожащем свете факелов показалось сначала нездоровое, опухшее лицо, увенчанное меховым беретом, а затем вся его грузная фигура, запахнутая в тёплую серую тунику с меховым воротником. Двумя руками Браски прижимал к груди какой-то свёрток. Сердце кардинала Реззонико на миг замерло и потом забилось часто-часто. Это была она.

Прежде чем кардинал успел приблизиться к папе, капитан швейцарцев Франц фон Алтишофен обхватил грузного папу, приподнял с деревянной платформы подъёмника и мягко опустил на палубу корабля. Капитан был силён и отважен, как лев, и был единственным доверенным папы, что вызывало немало ревности и пересудов. Даже ему, кардиналу Реззонико, Браски не доверял так, как этим швейцарцам.

— Немедленно завершайте работу! — раздражённо закричал Браски, едва его ноги коснулись палубы. Приветствия кардинала он игнорировал.

— Но мы ещё не закончили, — возразил кардинал. — Людей мало, и все они уже устали. Потребуется ещё часа два, чтобы разгрузить корабль, а нам надо сделать по крайней мере ещё один рейд.

— Я сказал — заканчивай работу! — закричал, почти зарычал Папа. Его обычно обвисший подбородок грозно затрясся.

— Однако… — попытался возразить кардинал, но Браски бросил на него такой лютый взгляд, что тот осёкся.

— Бертье на подходе к городу, — с трудом шевеля губами, произнёс он.

Кардинал Карло Реззонико замер от изумления и страха. «Так быстро! Значит, всё это действительно происходит, всё это — неизбежность?» — думал он. До этого момента у него ещё теплилась надежда, что им удастся как-то договориться, откупиться. Но зачем этому еретику, позади которого шла огромная армия, о чём-то договариваться? Что такого он не может взять без переговоров? Хотя… Глаза кардинала невольно скользнули к свёртку, который Браски держал на руках, как ребёнка. Но и этот быстрый взгляд не утаился от выцветших, рыбьих, но оттого не менее ревнивых глаз Браски. Кардинал опустил глаза.

— Что делать с оставшимися сундуками? — тихо спросил он.

— В воду! — скомандовал Браски.

— Но там не только золото, — попытался возразить кардинал. — Остались ещё сундуки с рукописями, и их нельзя в воду.

— В воду! Всё в воду! — снова закричал Браски.

Кардинал помедлил немного, собираясь с духом, и спросил, стараясь не глядеть на свёрток в руках папы:

— А что делать с нею?

Кардинал не осмелился назвать её по имени. Ещё недавно он отдал бы всё, чтобы завладеть ею. Но теперь она могла принести только несчастье. И, несмотря на это, он всё равно желал её. Может быть, оттого, что верил или хотел верить древнему пророчеству о ней: о том, что ей предстоит потеряться в грозное время нашествия с севера, а потом, через какое-то время, найтись. Нашедший её станет величайшим папой из всех, когда-либо занимавших Престол святого Петра! Нашедший её вернёт Церкви прежние блеск и могущество, сокрушит всех врагов и воцарится над миром, подобно великим государям древности! Очевидно, что теперь сей самый час: настало время ей исчезнуть…

Он посмотрел на Браски и понял, что тот читает его мысли. Впрочем, это было легко — и кардинал, и папа помнили и о том, что, согласно пророчеству, папа, потерявший её, будет уведён в плен и умрёт в неволе, созерцая самую большую в истории катастрофу Церкви. Внезапно папа оторвал свёрток от груди и резко, с напряжением протянул его кардиналу.

— Иди и посади её на трон, — сказал он.

Кардинал затрясся мелкой дрожью. Собравшись с силами, он взял протянутый ему свёрток. Даже не разворачивая, не глядя внутрь, он сразу почувствовал, что это действительно была она. Он замер, застыл на месте — от страха и гордости.

— Что стоишь? — крикнул на него Браски. — Иди, — махнул он в сторону тускло светящегося входа в подземелье. — Или Бертье дожидаешься?

Последние слова Браски вывели кардинала из оцепенения, а мысли о скором отъезде из этого страшного города придали ему дополнительные силы, и он шагнул на шаткий мостик, ведущий в пасть пещеры.

— Глупое пророчество… — услышал он позади себя злобный шёпот Браски.

Кардинал оглянулся назад, хотел что-то сказать или спросить, но позади уже выросла огромная фигура капитана швейцарских гвардейцев. Фон Алтишофен тоже держал что-то в руках. «Шкатулку», — пригляделся кардинал. Он набрал в лёгкие побольше воздуха, будто собирался нырять, и пошёл по шатающемуся мостику. Хотя он и старался не смотреть по сторонам, но всё же видел, как гвардейцы поднимают из лодки на палубу корабля и катят в сторону мостика какие-то бочки.

«Что такое они грузят? — беспокойно подумалось кардиналу. — Что может быть ценнее рукописей?»

Он приблизился к пещере и ступил на твёрдую землю. Но страхи его от этого не рассеялись: вместе с извечным, терпким запахом земли в него, казалось, ворвались грозные слова Бога: «Прах ты, и в прах возвратишься!»

Собравшись с силами, кардинал вступил на путь, которым сотни и тысячи лет ходили священники, служащие в подземном храме Артемиды. Со времени нашествия варваров храм оставался заброшенным, забытым, и все прочие подходы к нему были давно разрушены, что делало его идеальным потайным местом. Кардинал Карло Реззонико сделал несколько шагов, остановился в нерешительности и посмотрел назад — туда, где чернел выход, где царил свежий ночной воздух. Ему захотелось бросить свёрток наземь и бежать, бежать от этого проклятого места! Но уже через мгновение выход закрыла широкая фигура капитана фон Алтишофена. Кардинал тяжело вздохнул и поплёлся во чрево земли.

Я слышал число.

Откровение Иоанна Богослова, 9:16

2007, 2 сентября, 00:15, Москва

Анна затаилась, замерла на дне глубокой круглой ванны, и на мгновенье ей показалось, вспомнилось, будто она — дитя, явившееся невесть откуда, беспечно дремлющее в тёплой утробе матери. Она действительно хотела бы сейчас погрузиться в отрадную нирвану плода, испытать безболезненность и покой, которые доступны лишь чистому листку ещё не явившейся на свет жизни. Она слушала тишину и желала тишины ещё большей — совершенной Тишины. Ей не хотелось вновь рождаться в мир — не сейчас. Если бы она только могла, Анна остановила бы течение своих собственных мыслей, отключила, хотя бы на ночь, услужливый до навязчивости компьютер сознания.

Иногда ей это действительно удавалось. Но в другой раз вместо тишины из разверстой перед ней бездны до Анны доносились отголоски музыки Вселенной, преломлённые в её сознании в игру чисел. Они кружились перед нею в исступлённом танце, оказывая ей великую честь заглянуть в замочную скважину иного мира, быть восхищённым свидетелем вселенского совершенства. В такие минуты Анна одновременно страшилась двух вещей — потерять рассудок и спугнуть, прервать этот восхитительный танец разума. Иногда ей удавалось запечатлеть кое-что в блокноте, который обычно был где-то недалеко от неё, и тогда белые листы бумаги покрывались понятными только ей рисунками, именно рисунками из формул и цифр. Анна принадлежала к той загадочной древней касте, которую в разные времена именовали по-разному — магами, астрономами, математиками, а недавно перекрестили в программистов. Она писала поэмы из цифр, а цифры Пифагор называл языком Вселенной.