Римский Лабиринт - Олег Жиганков

— Детская эпилепсия? — недоумённо воскликнула Светлана.

— Да, детская, — кивнул доктор. — Она может пройти, а может остаться на всю жизнь. Скажи-ка мне, Анечка, ты помнишь, как упала?

Анна помотала головой.

— И как ты себя чувствовала в тот момент?

— Хорошо, — ответила она. — Я чувствовала себя очень хорошо. Было так весело! Я научилась кататься — у меня хорошо получалось.

— А потом? — поинтересовался доктор. — Что случилось потом?

— Потом? — Аня стала припоминать. — Потом мне будто приснился сон — очень прекрасный сон… А затем я проснулась, и надо мною стояла мама. Мне было совсем-совсем не больно.

— Вот видите, — вздохнул доктор. — Человек с данной формой эпилепсии может, так сказать, заснуть на ходу — и, возможно даже, как говорит Анечка, видеть сны.

Правда, насколько мне известно, сами больные никогда не припоминают ни своих снов, ни чего-либо странного в своём поведении. Возможно, Анечка запомнила свой сон только потому, что её от него в буквальном смысле слова разбудили.

Он объяснил Светлане, что причина кроется в генетике человека и что примерно один из пятидесяти тысяч человек страдает этой редкой разновидностью болезни.

— Обычно абсансная эпилепсия не представляет никакой опасности, — добавил он, успокаивая Светлану. За эту неделю он успел привязаться к красивой маме и её дочке. — Но приступ может застигнуть больного за управлением транспортным средством, например, или на улице, в потоке движения… Понимаете, о чём я говорю?

— Приступы? — Светлана побледнела.

— При детской абсансной эпилепсии человек не падает на землю, не трясётся, не теряет сознания, — постарался успокоить её доктор. — Окружающие обычно даже не замечают, что у человека приступ и что на какие-то секунды, реже — минуты, его просто… нет.

— Как это ; нет? — не поняла Светлана.

— А вот так: человек как бы есть, и дышит, и сидит, — а его там нет. Он ничего не видит, ничего не слышит, не воспринимает. А потом вдруг возвращается, как ни в чём не бывало, и даже сам не знает, что с ним было что-то не то.

Светлана со страхом подумала о том, что может случиться с её дочерью, если приступ застанет её в самое неподходящее время в самом неподходящем месте. Её разгорячённая фантазия рисовала перед ней сцены одна мрачнее другой.

— И каков же прогноз болезни? — спросила она, наконец собравшись с силами.

— Прогноз достаточно оптимистический, — поспешил заверить её доктор. — Около семидесяти процентов страдающих от детской абсансной эпилепсии к семнадцати–восемнадцати годам полностью от неё излечиваются. Но есть одна закономерность… — добавил он нерешительно.

Светлана внимательно смотрела в серые, немного мутные глаза доктора.

— Обычно вылечиваются те, у кого эпилепсия проявилась до девятилетнего возраста, — констатировал врач. — Ваша девочка находится в категории повышенного риска, и очень важно, чтобы мы сделали всё для снижения опасностей. Возможно, эпилепсия у неё уже не первый год. Её трудно, иногда невозможно бывает увидеть, распознать.

Светлана вспомнила, что не раз замечала, как Аня тихонько сидела, в задумчивости глядя в одну точку. В такие минуты она её старалась не беспокоить. Сейчас она жалела об этом. Вспомнила она и об Аниной привычке все считать, которая раньше казалась Светлане забавной. Аню иногда как будто заклинивало на цифрах, она cловно проваливалась в другой мир.

— А остальные тридцать процентов? — спросила Светлана. — Что бывает с ними?

— Они живут с этим всю жизнь, — ответил доктор. — Притом, — добавил он доверительно, — ряд специалистов связывают это заболевание с наличием у человека особенных интеллектуальных способностей. Например, есть такой известный американский психиатр, Дэвид Биэр ; «медведь» по-русски. Ведущий эксперт в изучении лобной эпилепсии. Он пишет, что повышенная активность определённых участков мозга, как в случае с детской абсансной эпилепсией, играет важную роль в развитии творческого мышления. Он даже заявляет, что лобная эпилепсия может заставить человека пуститься на поиски таких величин, которые люди именуют истиной, или красотой, или славой. Я назову вам несколько имён людей, страдавших этим заболеванием. Это и Юлий Цезарь, и Бонапарт, и Ван Гог, Чайковский, Достоевский, Бетховен…

— Это всё хорошо, — прервала его Светлана. — Но все эти люди не жили в век автомобиля.

Она хотела лучше иметь синицу в руках — видеть дочь в здравии, — чем журавля гениальности в небе. Доктор был с нею совершенно согласен и прописал девочке препараты, которые должны были подавлять эпилептические приступы.

Отныне главным врагом Анечки сделался фенобарбитал, приняв который она уже не могла ни на чём сосредоточиться, ходила усталая и страшно хотела спать. Но более всего Аню угнетало то, что она совершенно не чувствовала себя больной и не понимала, в чём её болезнь проявлялась и от чего её лечат. Аня не понимала, почему она, когда не принимала таблеток, чувствовала себя так хорошо, и почему, приняв лекарства, едва волочила ноги.

У матери тоже ответов не было. Она всё чаще вспоминала чеховского «Чёрного монаха», главный герой которого также страдал определённым психическим расстройством, но, несмотря на это, был счастлив, влюблён, умён и плодотворен. Когда же болезнь удалось всё-таки вылечить, человек этот лишился любви, радости, а впоследствии — ума и жизни.

Аня долгое время жила в притуплённом полусне, с которым в конце концов совершенно свыклась. Она успела сделаться посмешищем для всего двора и школы, потеряв при этом и без того немногих друзей. Дети смеялись ей вслед, а некоторые умники, завидя её, падали на землю и изображали не то приступ эпилепсии, виденный по телевизору, не то припадки бесноватого. Анна слышала, как бывшие её подруги хихикают за её спиной, называют дурой. Она оказалась вытолкнутой за пределы повседневного человеческого мира. Там она и повстречала человека, который давно уже жил за этими пределами, и жил неплохо, — своего нового репетитора, мамину подругу тётю Майю.

Либо он умер, либо мои часы остановились.

Джулиус Генри «Граучо» Маркс

в комедии «День на скачках», 1937

2007, 2 сентября, утро, Москва

Анна озябла по дороге к метро, но как только её ноги ступили на эскалатор и на неё повеяло хорошо знакомой тёплой негой московского чуда, она перестала дрожать. Она с детства любила этот воздух, пропитанный запахом резины, электричества, духов, чистящих средств и ещё сотней других пролетающих мимо ароматов.

Анна любила аскетические станции, одетые в строгий серый гранит, но нравились ей и выполненные в стиле сталинского барокко народные дворцы-музеи с нарочито патетичными скульптурными композициями, разноцветной мозаикой, высокими сводчатыми потолками, расписанными сценами великих свершений и побед советского народа. Каждый москвич, каждый гость столицы некогда должен был усвоить из всей этой помпезной роскоши чувство глубокой благодарности за принадлежность к большому человеческому муравейнику, имя которому — Метро, Москва, Советский Союз.