В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Со временем обе великие империи – Персидская и Римская – разрушатся, как Ниневия и Тир, но не государства, образовавшиеся в западных провинциях Римской империи, – некоторые из них до сих пор в своих современных названиях содержат упоминания о вторжениях военных отрядов варваров в эпоху поздней Античности. Европейские истории традиционно говорили о приходе франков на земли, которые впоследствии стали Францией, и англов – в будущую Англию, как о событиях несравненно более важных, чем деятельность цезаря или любого персидского царя. Сегодня мы знаем, что крах подстерегал обе соперничающие империи. Прошел век после краха царства Химьяритов, и обе сверхдержавы оказались на краю бездны. То, что Персидская империя рухнет окончательно, а от Римской останется искалеченный обрубок, обычно считалось показателем их бесперспективности, старения, ненужности. Представляется весьма заманчивым допустить, что они умерли от старости и немощности. Медлительность поздней Античности для тех, кто прослеживает в ней только гибельную линию упадка и краха, имеет черты задержавшихся гостей, которые отказываются надевать свои пальто, хотя вечеринка уже закончилась.

Вот только империи, созданные людьми, принадлежали не только земле. Цезарь мог казаться своим подданным лучезарным и великолепным, его замки и дворцы грозно возвышались над жилищами простых людей, а солдаты, чиновники и сборщики налогов действовали безжалостно, исполняя его волю, но он был всего лишь смертным в бесконечном космосе, управляемом небесным царем. Это предположение к тому времени, как Юсуф в начале VI в. оказался загнанным в угол, принималось без возражений на всем Ближнем Востоке и оказало влияние практически на все аспекты геополитики в регионе. Когда Юсуф сошелся в схватке с пришельцами из Эфиопии, на карту было поставлено нечто большее, чем мелкие амбиции враждующих полководцев. Были вовлечены и небесные интересы. Противоречия между теми, кто сражался за иудеев, и теми, кто взял в руки оружие во имя Христа, были настолько глубокими, что могли считаться непримиримыми. Обе стороны были непоколебимо уверены, что бог, которому они поклоняются, являлся единственным Богом – monos theos по-гречески, и это убеждение делало обе стороны еще более непреклонными и безжалостными. Не только в Южной Аравии, но и на всем пространстве цивилизованного мира поклонение конкретному пониманию божества стало той самой главной эмоцией, которая определила жизнь миллионов людей. В эпоху, когда царства возникали и исчезали, словно морская пена, и разрушались даже великие империи, не существовало земной силы, которая могла похвастать такой преданностью. Личность определялась не земным царством, а разными концепциями единственного Бога. Речь идет о монотеизме.

Такое развитие событий положило начало трансформации человеческого общества с непредсказуемыми последствиями для будущего. Из всех черт современного мира, которые можно проследить до Античности – алфавиты, демократия, фильмы о гладиаторах, – ни одна не оказала столь всеобъемлющего влияния, как установление впервые в истории отдельных разновидностей монотеизма в качестве государственных религий. В начале 3-го тысячелетия от Рождества Христова около трех с половиной миллиардов человек – более половины населения Земли – ассоциируют себя с той или иной формой религии, которые приняли современную форму в период, начавшийся за двести пятьдесят лет до смерти Юсуфа и закончившийся через двести пятьдесят лет после нее. Поэтому период поздней Античности, хотя и может показаться отличным от других исторических эпох, не менее значим. Когда мужчины или женщины вдохновлены верой в единственного Бога на определенные поступки, они демонстрируют его влияние. Эффект революции, свидетелями которой стали жившие в то время люди, чувствуется и в наши дни.

Цель этой книги – проследить истоки и ход этой революции. Как вышло, что мышление людей всего за несколько столетий изменилось настолько радикально и прочно? Это богатая человеческая история, наполненная яркими драмами, выдающимися характерами, часто имевшая мятежную окраску. Она же предъявляет особые требования к историку, поскольку значительная ее часть происходит не в физическом мире. В ней есть цари и ангелы, полководцы и демоны. Следовательно, далеко не все события, описанные на этих страницах, можно объяснить материальными интересами и политическим расчетом. На четкий и яркий мир простых смертных бросает тень другое измерение, в котором живут ангелы и демоны, в котором есть небесный свет и проклятия. Современники Юсуфа, анализировавшие его падение, определенно не были наивными. Они поняли сложные вопросы торговой политики и соперничества двух великих держав и вместе с тем никогда не сомневались в том, что пески Аравии одновременно стали сценой для небесной драмы, когда в схватке сошлись силы рая и ада. Можно было иметь разное мнение относительно того, на чьей стороне выступал Юсуф – ангелов или демонов, но и евреи, и христиане верили: все случившееся шло от Бога. Это был главный тезис эпохи, и историк поздней Античности, который не отдает ему должное, обречен на неудачу.

Поэтому верования этого периода должны рассматриваться со всей серьезностью и участием. Но это не значит, что они должны приниматься безоговорочно и целиком, так сказать, по номинальной стоимости. В начале IV в. палестинский епископ по имени Евсевий написал историю ранней церкви. В ней он положил начало историческому исследованию, которое объясняло прошлое как следование образцам (принципам) по указующему персту Господа. Это предположение, хотя и имело огромное влияние, и не только среди христианских авторов, на Западе вышло из моды несколько веков назад. Какими бы ни были личные религиозные взгляды современных историков, они, как правило, не объясняют прошлые события как деяния Божественного провидения. Все аспекты человеческого общества – даже сами верования – теперь считаются продуктами эволюции, однако это не чисто современный взгляд. Сам Евсевий за пятнадцать столетий до возникновения теории Дарвина видел в подобных ей утверждениях пагубную и грозную ересь. Ничто не могло встревожить его больше, чем идея, распространяемая врагами его веры, – это было нечто сиюминутное и случайное, просто искаженное эхо древних традиций. Его история, далекая от прослеживания перемен в доктринах и институтах церкви, демонстрировала, что они не менялись ни в малейшей степени. А само христианство? По мнению Евсевия, оно существовало с начала времен. Он считал, что надо рассматривать религию, в последние годы распространившуюся в каждом народе, как самую первую, древнюю, самую примитивную из религий6.

Сегодня для многих из нас, знакомых с местами захоронения неандертальцев и наскальными рисунками кроманьонцев, это утверждение вовсе не представляется очевидным. Тем не менее его основной принцип – что религии имеют некую таинственную и базовую суть, неподвластную времени, – принимается как само собой разумеющееся. По большей части за это стоит благодарить Евсевия и ему подобных. Великая инновация поздней Античности заключалась в оформлении из того, что иначе могло стать хаотичным смешением верований и доктрин, индивидуальных моделей для отдельных религий и в установлении их как окончательных. Как это было сделано – волнующая и весьма примечательная история, поскольку она затрагивает и высокую политику, и глубочайшие человеческие эмоции. Столкновение великих империй и нищета рабов, сияние великолепных мозаик и тлетворный дух чумных ям, шум переполненных городов и тишина пустынь – все имело значение. Начавшись в Древнем мире и окончившись в Средневековье, эта трансформация имела большое значение, как любой исторический процесс.