Шерлок Холмс и узы крови - Фред Томас Саберхаген

Второго заключённого в тот век, когда смерть так часто превращалась в публичную церемонию, сопровождали родственники. Одни из них, идя за повозкой, плакали, другие причитали, третьи с каменным лицом взирали на происходящее — в зависимости от темперамента. Офицеры шерифа оттесняли их в самый хвост.

Процессии из Ньюгейта направлялись по этому маршруту неоднократно, и повозка прибыла в Док Висельников точно к часу отлива Темзы: только в это время можно было легко подобраться к виселице.

Сотни лет на этом месте казнили пиратов и мятежников, а случалось — и капитана или его помощника за жестокое обращение с членами экипажа. В то утро ещё можно было увидеть казнённых на прошлой неделе: каждый из них висел в цепях на отдельном столбе. Чайки и скверная погода сделали своё дело: лица мертвецов лишились глаз, кожа выцвела и задубилась. Казнённые постоянно выставлялись подобным образом в назидание морякам с проходящих мимо судов как свидетельство того, что у Адмиралтейства длинные руки и судит оно сурово.

Столбы с повешенными были установлены вдоль берега реки на некотором расстоянии от виселицы. Она представляла собой два столба с поперечной перекладиной, находившейся футах в десяти от полоски илистой земли, которую сейчас обнажил отлив.

Три новых столба, зловеще пустовавших, поджидали очередные жертвы.

В то утро сюда прибыли и знатные особы, и простолюдины. Были заняты все удобные и неудобные наблюдательные пункты. Террасы таверн и других зданий на берегу, а также доки и пирсы были полны зевак. Десятки маленьких ботов сновали туда и обратно, а некоторые из них бросали якорь. Течение было очень медленным, так как начинался отлив. Баржа, пришвартованная в сорока футах от берега, предоставляла места тем, кто хотел и мог заплатить. На несколько большем расстоянии от суши стояла на якоре пара судов, и члены экипажа и пассажиры высыпали на палубы, приготовившись следить за казнью. За этими судами сквозь туман и изморось вырисовывались призрачные очертания доков и строений на южном берегу.

Одна зрительница, тёмноволосая и белокожая, устроилась на стуле у окна таверны, построенной на ближнем мысу. Тип её лица был несомненно азиатский. Она уселась так, чтобы на неё не попадал свет. Вместе с ней за столом сидел хорошо одетый дородный господин средних лет по имени Эмброуз Алтамонт. Этот коммонер[3] совсем недавно неслыханно разбогател. Судя по обветренному, загорелому лицу, он был не понаслышке знаком с морем и тропическим солнцем.

Женщина отказалась обедать, заверив своего нового покровителя, что не голодна, а перед мужчиной громоздилось множество блюд и бутылок. Сегодня, что-то отмечая, он заказал пирог с миногами, считавшийся в то время редким деликатесом, и хорошее вино.

Насколько я могу судить, Алтамонт тогда ещё не знал, что женщина, сидевшая с ним за столом, вампир. Правда, он видел, что она не такая, как остальные: уже несколько ночей эта дама ублажала Алтамонта в постели разными необычными способами, приводившими его в восторг. Однако как бы далеко ни зашли в будущем её странности, пока что эта привлекательная женщина дарила ему блаженство, подобного которому он не познал за все пятьдесят лет своей далеко не безгрешной жизни. Алтамонт был вполне способен предать делового партнёра за одну её благосклонность, даже если бы тут и не были замешаны драгоценности.

Скрип колёс смолк, и повозка остановилась в Доке Висельников. Пока стража расчищала место от зрителей, приговорённым помогли спуститься на землю: руки и ноги у них затекли, к тому же двое успели напиться. Мертвецки пьяного арестанта пришлось вынести на руках. Потом их повели по одному к грубому помосту — нескольким доскам, положенным в грязь под виселицей. Первым шёл Кулаков.

На пороге вечности их поджидал тюремный священник Ньюгейта, мистер Форд, готовый утешить кающихся грешников молитвой и убедить их, чтобы они просили прощения у Господа. Никто не позаботился о присутствии здесь православного батюшки, однако даже если бы это было сделано, русский точно так же огрызнулся бы на него, как и на мистера Форда.

Все молитвы за Кулакова, возможные при данных обстоятельствах, были вскоре прочитаны, и ему накинули на шею петлю и завязали глаза.

Между тем дама у окна таверны, избегающая дневного света, отвлеклась от этого зрелища: ей вдруг захотелось снова взглянуть на подарок, полученный совсем недавно.

На чудесном золотом браслете филигранной работы сверкали красные рубины и бриллианты чистой воды. Этот шедевр ювелирного искусства обнаружился во всей красе на изящном запястье левой руки, когда женщина приподняла длинный рукав.

— Он тебе великоват, — заметил её спутник голосом, хрипловатым от вина.

— Я его не потерять. А где есть другие вещи? — спросила женщина. — Возможно, они у твоего брата? — Она говорила негромко, но уверенно, с сильным акцентом, который трудно было определить; он явно был восточным, как и тип её лица.

Алтамонт подмигнул своей спутнице и улыбнулся:

— Они там, где будут в сохранности до поры до времени, — можешь не волноваться об этом. — Снова отвернувшись к окну, он привычным жестом капитана судна поднёс к глазам морскую подзорную трубу из меди и, прищурившись, стал наблюдать за происходящим на берегу.

Хотя Алтамонт был уверен, что никто не может подслушать их беседу, он понизил голос:

— Я подозреваю — хотя у меня нет доказательств, — что их собирался подарить императрице Екатерине из Московии один из набобов Востока. Или, быть может, эти драгоценности принадлежали русской православной церкви и кто-то из духовенства тайно переправил их за границу, чтобы они не попали в руки её императорского величества. Я слышал, что Екатерина стала неравнодушна к церковной собственности, как много лет назад наш дорогой Генрих. — Алтамонт бросил проницательный взгляд на свою даму. — Русский мог бы ответить тебе лучше, чем я, на вопрос, кто был первым владельцем твоего браслета. Правда, теперь это не так уж важно.

Женщина, любовавшаяся браслетом, совершенно не интересовалась, откуда он, кому принадлежал и кому предназначался.

— Значит, остальные вещи есть такой же роскошный, как эта?

Мужчина усмехнулся с довольным видом, гордясь собой:

— Ещё роскошнее, ей-богу! Их там с полдюжины — кольца и ожерелья, в том же стиле, но ещё экстравагантнее. Большой куш! Меня удивляет, что тебе не удалось взглянуть на них во время путешествия. Ведь ты, наверно, делила каюту с русским на обратном пути в Лондон.

Женщина опустила рукав, скрыв драгоценный браслет:

— Капитан Кулаков всё хорошо припрятал.

— Не сомневаюсь. Думаю, он хотел владеть сокровищами в одиночку; ну, может быть, поделился бы с теми из своих людей, кто был в курсе. Но обманывать своего английского партнёра… — (Детали того, как пираты-партнёры пытались обмануть друг друга, никогда не были до конца выяснены; впрочем, они не имеют значения для нашей истории. При знакомстве с документами Адмиралтейства того периода видно, что союзы между пиратами и политиками были не столь уж редки, как хотелось бы думать благонамеренным гражданам.) Алтамонт укоризненно покачал головой. — Ну что же, алчность, равно как и гордыня, ведёт к падению. И теперь русский потерял всё: свои сокровища, свою женщину и саму жизнь. Мне почти что жаль Кулакова — отчего они так тянут с его повешением? — Он снова прищурился в подзорную трубу.