Ужин вдвоем - Майк Гейл

— Привет. Как жизнь молодая?

— Нормально. Ты что сейчас делаешь?

— Ничего такого, что не может подождать.

— А-а…

— А что?

Молчание.

— Что такое?

Молчание.

— Иззи, что случилось?

Молчание прерывается.

— Я, кажется, беременна, — говорит она и начинает всхлипывать в трубку.

— Беременна? — повторяю я.

— Кажется, да.

— Тебе так кажется?

— Я еще не проверялась… Хочу, чтобы ты был рядом. Но у меня задержка. Очень большая. Достаточно, чтобы заподозрить самое худшее.

— Почему же ты мне не сказала?

— Ну, знаешь… надеялась, что все обойдется, — отвечает она.

— Я тебя люблю, — говорю я.

— Но это же ужасно! — говорит она.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

— Это конец всему! — говорит она.

— Я тебя люблю, — отвечаю я.

— Что же нам теперь делать? — говорит она.

— Не знаю, — отвечаю я. — Но я тебя люблю.

Одни зачинают своего первенца под жарким солнцем Карибского пляжа. Другие — ветреной ночью на берегу озера Онтарио. Третьи — в собственной спальне, при свечах, под ненавязчивую мелодию Барри Уайта. А мы с Иззи? У нас это случилось на севере Лондона, в дождливую ночь со вторника на среду в прошлом июне. Мы пытаемся вспомнить, как же это было, и не можем удержаться от смеха — в тот день Иззи как раз заканчивала статью об угасании сексуального желания среди пар, которым больше тридцати, и мы легли в постель, чтобы опровергнуть выкладки ее коллеги.

Я, как и она, зарабатываю на жизнь публикациями в журналах и точно могу сказать: тому, что там пишут, верить не стоит. Журналисты вовсе не мудрецы, владеющие ответами на все животрепещущие вопросы. По окончании рабочего дня они становятся такими же людьми, как и все прочие. Приятные и неприятные сюрпризы, которыми так богата жизнь, точно так же застают нас врасплох (разница лишь в том, что на страницах журнала мы никогда этого не признаем). Короче говоря, сейчас мы ждем ребенка — и это для нас полная неожиданность.

Что же теперь делать?

Злюсь ли я на свою работу?

Ни капельки.

Ну, может, на Иззи?

Тоже нет.

Хотя бы на самого себя?

Ничего подобного.

Если не бояться шаблонных фраз, то я готов прыгать от радости.

Я в восторге.

Вне себя от счастья.

Лучшей новости для меня и быть не может.

Иззи рыдает в трубку, потому что не хочет детей… пока. Не то чтобы она вообще не любила детишек — у нас полно знакомых с детьми, и Иззи вечно воркует над их младенцами, ходит за компанию с мамашами в магазины «Ваш малыш» и вешает на холодильник фотографии симпатичных карапузов. Она и сама не против завести ребенка… только как-нибудь потом.

— Ну, может быть, года через два-три, — говорила она в двадцать восемь, когда забеременели первые наши знакомые.

— Я пока не готова, — говорила она в двадцать девять, когда это поветрие охватило всех вокруг: коллеги, подруги, кузины, соседки рожали одна за другой.

— Может быть, вообще не стоит? — говорила она в тридцать, узнав, что лучшая подруга ее детства беременна уже в четвертый раз.

Не стану лукавить: и на публике, и с глазу на глаз я ее поддерживал. «Не тот у нас образ жизни, — говорил я друзьям, когда заходила речь о детях. — Мы — и вдруг с ребенком? Вы что, издеваетесь?!» И мы с Иззи принимались наперебой прикалываться на тему своих скудных педагогических талантов. Постепенно у нас образовались излюбленные шутки, повторяемые вновь и вновь.

Она: Нет, детей нам иметь нельзя. Представляешь, что за родители из нас получатся?

Я: Вместо молочка станем поить нашего крошку «Будвайзером».

Она: Будем забывать младенца в автобусах.

Я: И в супермаркетах!

Она: Только представь: ребенок с нашими генами! Что за урод из него получится?

Я: От тебя он унаследует уши лопухами.

Она: А от тебя — ступни как у обезьяны.

Я: Нет, ты только подумай — лопоухий и с обезьяньими лапами! Бутылочку он будет хватать ногами…

Она: Еще не забывай, что мы оба близорукие. Значит, он будет не только лопоухий и с обезьяньими лапами, но еще и очкарик.

Я: Еще у тебя в детстве была астма. А у меня — аллергия на все на свете: пенициллин, пыльцу, кальмаров…

Она (глубоко вздохнув): Лопоухий очкастый астматик с обезьяньими лапами и аллергией на пенициллин, пыльцу и кальмаров?! Кошмар!

Я: Да, лучше уж совсем не жить, чем так… (Пауза.) Нам и вдвоем неплохо, верно?

Она: Да, нам и вдвоем неплохо.

Даже когда давление среды стало невыносимо и знакомые пары все мозги нам проели своей мантрой: «Ах, почему вы не заведете ребенка? Это придает жизни такой смысл… такие новые краски…» — я поддерживал Иззи. Потому что люблю ее. А она — меня. И хочу, чтобы она была счастлива, и неважно, что мы в жизни выберем. Но в глубине души я мечтал о детях. И не хотел ждать. По совести, если бы мы начали размножаться, едва познакомившись, и не останавливались, пока не поседеем и не утратим репродуктивные способности, ничего иного я бы и не желал. Но я держал свои желания при себе, чтобы на нее не давить. Рано или поздно, говорил я себе, она передумает — а пока надо набраться терпения. Я набрался терпения, и мы занимались всем, чем положено заниматься супружеской паре: обставляли кухню, красили стены, отдыхали в разных экзотических местах, — словом, изображали из себя образцовую современную семью, которой какие-то там дети на фиг не нужны. У нас, как в песне, было все — и прямо сейчас. Но, честное слово, я бы все это отдал за охапку вонючих пеленок и младенца в придачу.

— Какой возьмем? — спрашиваю я.

Четверть седьмого. Мы с Иззи стоим в огромном универмаге «Бутс» на Оксфорд-стрит и глазеем на длинный ряд коробочек, в которых я ровно ничего не смыслю. Как-то до сих пор не приходилось иметь дело с тестами на беременность. Я даже не знал, в каком отделе их искать. «Женская гигиена»? Рядом с шампунями? Или между замороженными сандвичами и холодильниками с кока-колой? По иронии судьбы, они оказались в одном ряду с контрацептивами, в отделе с саркастическим названием «Планирование семьи».