Ужин вдвоем - Майк Гейл

— Несколько месяцев назад, — говорит Иззи, разглядывая прилавок, — наш журнал проводил опрос читателей: какой тест лучше. Вот этот, — она указывает на темно-синюю коробочку, — и этот, — пастельно-зеленая упаковка на другом конце полки, — заняли первое место.

Я беру один и с ужасом смотрю на цену.

— Надеюсь, это опечатка?

Она смотрит мне через плечо.

— Да нет, милый. Они и вправду столько стоят.

— Везде?

— Везде.

— За такие деньги можно купить вполне приличный компакт-диск, — мрачно замечаю я.

— Ты бы, конечно, так и сделал, — улыбается Иззи. Улыбка у моей жены чудесная — от такой улыбки радуешься, что живешь на свете.

— А ты бы какой диск купил? — спрашивает она.

— «Tindersticks», «Простые удовольствия». Потрясающий альбом.

— По-моему, он у тебя уже есть.

— Верно, — отвечаю я. — Но такую вещь не жаль купить дважды.

По дороге домой (24-б, Кресвелл-Гарденз, Масвелл-хилл) мы болтаем обо всем и ни о чем: как дела на работе, что приготовить на ужин, чем заняться на выходных — обычная супружеская беседа. Но, добравшись до квартиры на втором этаже трехэтажного эдвардианского здания, бросаем прикидываться, что ничего не происходит.

Серый персидский кот, трехлетний эгоист по кличке Артур, извивается на полу и мяучит как безумный, требуя внимания, но мы решительным шагом проходим мимо и устремляемся в ванную. Иззи открывает коробочку и показывает мне полоску теста. Я смотрю на нее, словно загипнотизированный. Трудно поверить, что вся моя будущая жизнь зависит сейчас от этой вот пластиковой штуковинки.

— Ну вот, — говорит Иззи.

И смотрит на меня. А я — на нее. Несколько секунд спустя, собравшись с мыслями, я киваю.

— Ну давай, — говорю я. — Действуй.

Она не трогается с места.

— Что такое?

— Не могу же я писать у тебя на глазах. Подожди снаружи.

— Почему бы и нет? — пытаюсь я пошутить. — Вечно я пропускаю все самое интересное!

— Не беспокойся, ничего интересного ты не пропустишь, — отрезает она.

Я выхожу из ванной, и Иззи закрывает за мной дверь. Я прислоняюсь ухом к двери и слушаю, как моя жена писает на пластиковую полосочку. Подходит Артур. События в ванной его не занимают: он трется о мои ноги и громко мурлычет. Я присаживаюсь на корточки и чешу его за ухом. Он поднимает на меня свои чудные серые глазищи. Мы смотрим друг другу в глаза, кот и я. Где ему понять, что на самом деле я сейчас не здесь — я в ванной, с Иззи.

— Ну что, готово? — кричу я.

— Господи, Дейв, ты можешь секунду подождать? — вопит она в ответ. — Я еще с толчка не встала!

Наступает долгое молчание. Журчание сменяется легким «кап-кап-кап», затем слышится звук разматываемого рулона и шуршание туалетной бумаги. Наконец щелкает задвижка, и появляется Иззи с полосочкой в руке.

— Такую вещь мог изобрести только мужчина! — сообщает она. — Чтобы попасть по этой штуке, надо быть снайпером!

Я смеюсь: шутка очень в духе Иззи. Моя жена трудится в журнале, аудитория которого — сотни тысяч женщин самого разного возраста, положения, вкусов и убеждений. Ничто так не объединяет людей, как общий враг: в данном случае — «эти никчемные мужики». Без которых, как известно, жить нельзя, а с ними жить нельзя тем более. Но на самом деле Иззи в половые стереотипы не верит. Она верит в людей.

— И сколько теперь ждать? — спрашиваю я.

Она прекрасно знает, сколько ждать. И я знаю, что она знает. И она знает, что я знаю, что она… Но Иззи переворачивает коробочку и вчитывается в инструкцию на обратной стороне.

— Три минуты.

— Что ж, полминуты уже прошли — значит, осталось две с половиной.

Возразить Иззи не успевает — я беру у нее полосочку, аккуратно кладу ее на пол, хватаю жену за руку, тащу в спальню и захлопываю за собой дверь. Ровно две с половиной минуты мы стоим посреди комнаты, обнявшись и не сводя глаз с наручных часов. Когда истекает последняя секунда, Иззи кидается к дверям. Я бегу следом, но она успевает первой: когда я нагоняю ее, тест уже у нее в руках.

— Ну что? — напряжение сжимает мне горло, и я говорю с трудом.

— Я беременна, — тихо отвечает она. По лицу ее струятся слезы. — Ты скоро станешь папой.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе.

— Не плачь. Все будет хорошо.

— Да я не поэтому… — отвечает она сквозь слезы. — Знаю, это глупо… но, кажется, я реву от счастья.

На следующий день я сижу на работе — на четырнадцатом этаже Хэнсоновского здания в Холборне, где располагается «БДП Паблишинг», маленькая империя из семнадцати журналов, охватывающих почти все области человеческих интересов:

Интерьеры: «Ваша кухня», «Спальня и ванная» и «МетроДом».

Мода и стиль жизни: «Femme», «Девушка с изюминкой» и «Ярмарка тщеславия».

Дети: «Вы и Ваш малыш» и «Современная мать».

Компьютеры: «Игра», «Виртуальный мир» и «Интернет-экспресс».

Спорт: «Футбольное обозрение» и «Первый удар».

Кулинария: «Пальчики оближешь!» и «Все о еде».

Музыка: «Громкий звук».

Я работаю в «Громком звуке», «журнале для тех, кто живет музыкой». Всякий раз, увидев этот подзаголовок, я улыбаюсь: в самую точку! Наши читатели не просто любят музыку — они ею живут, ею питаются и дышат. Как и я. Или, быть может, вернее сказать: «Таким и я был когда-то». Нет, музыку я люблю по-прежнему, но все яснее понимаю, что музыкальная журналистика, как и ее блистательный двойник, профессия рок-звезды — занятия для молодых. Разумеется, немало музыкантов и в тридцать пять, и в сорок пять, и даже в пятьдесят пять продолжают выдавать на-гора альбомы; но что-то меня не тянет им уподобляться. Как и мои герои — Бакли, Хендрикс, Кобейн, Кертис, Шакур — я предпочел бы вспыхнуть ярко и сгореть дотла, оставив по себе долгую благодарную память. Я ведь не просто перевалил за тридцатилетний рубеж; я уже не воспринимаю многих видов музыки, которыми одаряет нас бесконечная эволюция рок-н-ролла. Прячу свое невежество за гневными возгласами: мол, новое поколение паразитирует на достижениях великих стариков… На самом деле все проще: все чаще и чаще я ловлю себя на ощущении, что давно уже не слышал ничего нового — и, скорее всего, и не услышу. Поганое чувство.

Вот вам пример. Уже месяца три на первых местах в чартах крутится сэмпл музыкальной темы из известного телефильма. Всякий раз, как я его слышу, мне хочется двинуть кулаком по приемнику. Раньше со мной такого не бывало: это чувство меня пугает, я не осмеливаюсь даже рассказать об этом никому в «Громком звуке», хоть и вижу, что многие мои коллеги испытывают то же самое. Быть может, из-за этого в последние несколько месяцев продажи «ГЗ» ползут вниз. Должно быть, мы и сами не понимаем, как безнадежно мы, со всеми своими коллекциями компакт-дисков и походами на концерты, далеки от своих читателей — мужской аудитории от пятнадцати до двадцати пяти лет. Возможно, музыка, от которой мне хочется двинуть кулаком по приемнику, на это и рассчитана. Быть может, основная ее задача — выводить из себя серьезных и преуспевающих музыкальных критиков тридцати с лишним лет от роду. Возможно, для молодых я перешел в разряд врагов. Когда-то я был бунтарем, в душе им и остался, только теперь «бунтарь» выплачивает ссуду за квартиру, держит дома музыкальную коллекцию из тысячи с лишним наименований и надеется дожить до пенсии. Возможно, будь мне пятнадцать лет, я бы на ура встречал композиции, от которых меня нынешнего тянет расколошматить приемник. И плевать мне было бы на то, что это тысячная копия с тысячной копии — для меня эта музыка звучала бы впервые. Я бы чувствовал, что она обращается ко мне, говорит о моей жизни. Ведь это единственное, зачем вообще стоит слушать музыку. Я еще помню, что это такое — когда музыка у тебя в голове, в душе и в сердце. Только теперь мне понятно, что музыка — еще не вся жизнь.