Вокруг света в 80 дней - Жюль Верн

доставлялся с большими затратами прямо с американских озер и сохранял эти напитки достаточно прохладными, являлся достопримечательностью Реформ-клуба.

Если жить так означает быть чудаком, то следует признать, что чудачество имеет свои хорошие стороны.

Дом на Севиль-Роу не блистал роскошью, но отличался изысканным комфортом. При неизменных привычках его хозяина обязанности прислуги сводились к немногому. Однако Филеас Фогг требовал от своего единственного слуги исключительной точности и аккуратности. Как раз сегодня, 2 октября, Филеас Фогг рассчитал своего лакея Джемса Форстера, который оказался виновным в том, что принес своему хозяину воду для бритья, нагретую до 84 градусов по Фаренгейту вместо 86 градусов; теперь хозяин ждал его преемника, который должен был притти между одиннадцатью часами и половиной двенадцатого.

Филеас Фогг плотно сидел в кресле, сдвинув ноги, как солдат на смотру. Опершись руками на колени и вытянувшись, подняв голову, он следил за движением стрелки часов, которые одновременно показывали часы, минуты, секунды, числа, дни недели, месяц и год. Ровно в половине двенадцатого Филеас Фогг, следуя своей ежедневной привычке, должен был выйти из дому и отправиться в Реформ-клуб.

В эту минуту раздался стук в дверь гостиной, где находился Филеас Фогг.

Появился уволенный Джемс Форстер.

— Новый слуга, — сказал он.

Парень лет тридцати с поклоном вошел в комнату.

— Вы француз и вас зовут Джон? — спросил Филеас Фогг.

— Жан, с вашего позволения, — ответил вошедший. — Жан Паспарту́. Это прозвище пристало ко мне давно, и оно доказывает, что я способен выпутаться из любого затруднения[11]. Я считаю себя честным малым, но, сказать откровенно, перепробовал немало профессий. Я был бродячим певцом, наездником в цирке и канатным плясуном. Потом, чтобы от моих талантов было больше пользы другим, я стал учителем гимнастики и, наконец, поступил в Париже в пожарные. В моем послужном списке есть несколько недурных пожаров. Но вот уже пять лет, как я покинул Францию и, чтобы насладиться семейною жизнью, служу в Англии лакеем. И вот, оставшись без места и узнав, что мистер Филеас Фогг самый аккуратный человек и самый большой домосед во всем Соединенном королевстве[12], я явился к нему в надежде зажить спокойно и навсегда позабыть о том, что меня зовут Паспарту.

— Паспарту мне подходит, — ответил джентльмен. — Мне вас рекомендовали. У меня хорошие сведения о вас. Вам известны мои условия?

— Да.

— Хорошо. Который час на ваших часах?

— Одиннадцать часов двадцать две минуты, — ответил Паспарту, извлекая из недр жилетного кармана громадные серебряные часы.

— Они отстают, — сказал Филеас Фогг.

— Простите, сударь, но это невозможно.

— Они отстают на четыре минуты. Это несущественно. Достаточно установить расхождение. Итак, начиная с этого момента, с одиннадцати часов двадцати девяти минут утра среды, второго октября тысяча восемьсот семьдесят второго года, вы у меня на службе.

Сказав это, Филеас Фогг поднялся, взял левой рукой шляпу, движением автомата надел ее на голову и вышел из комнаты, не прибавив больше ни слова.

Паспарту слышал, как наружная дверь хлопнула: это вышел его новый хозяин; затем она хлопнула второй раз: это ушел его предшественник Джемс Форстер.

Паспарту остался один в доме на Севиль-Роу.

Глава II

Паспарту нашел наконец свой идеал

— Честное слово, — промолвил немного ошарашенный Паспарту, — таких молодцов, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо[13].

Надо сказать, что «молодцы» мадам Тюссо — это восковые фигуры, весьма популярные в Лондоне, которым, действительно, недостает только дара слова, чтобы стать живыми.

За несколько минут разговора с Филеасом Фоггом Паспарту успел, хотя и бегло, но достаточно подробно разглядеть своего хозяина. Это был мужчина на вид лет сорока, высокого роста, с красивой и благородной внешностью, которую не портила некоторая дородность, с белокурыми усами и бакенами; на лбу — ни одной морщины, цвет лица матовый, зубы безукоризненные. Казалось, он в большой степени обладал тем, что физиономисты[14] называют «спокойствием в движении», — свойством, присущим тем людям, которые больше делают, чем говорят. Спокойный, флегматичный, с ясным, ровным взглядом, он представлял совершенный тип хладнокровного англичанина, каких немало встречается в Соединенном королевстве. Во всех жизненных обстоятельствах такой человек остается тем же уравновешенным существом, все части тела которого правильно соразмерены, столь же прекрасно выверенным, как хороший хронометр. И действительно, Филеас Фогг олицетворял точность, что было ясно по «выражению его рук и ног», потому что у человека, так же как и у животных, конечности являются лучшим выражением его страстей.

Филеас Фогг был из тех математически-точных людей, которые никогда не спешат и всегда поспевают вовремя, экономя при этом каждое движение. Он не делал ни одного лишнего шага и шел всегда напрямик, никогда не глазел по сторонам и не позволял себе ненужных жестов. Его ни разу не видели взволнованным или растерявшимся. Это был самый неторопливый человек в мире, но тем не менее он никогда не опаздывал. Неудивительно, что он жил одиноко и, если можно так выразиться, вне всяких общественных связей. Он знал, что в жизни приходится тереться между людьми, а так как трение замедляет движение, он держался от людей в стороне.

Что же касается Жана, по прозвищу Паспарту, истого парижанина, то он вот уже пять лет жил в Англии в должности слуги и тщетно искал себе хозяина, к которому мог бы привязаться.

Паспарту не походил ни на одного из тех Фронтенов или Маскарилей[15], которые ходят, задрав нос и подняв плечи, и ведут себя, как бесстыдные наглецы. Нет, Паспарту был честный малый, с приветливым лицом и пухлыми губами, всегда готовыми что-нибудь попробовать или кого-нибудь поцеловать, кроткий, услужливый парень, со славной круглой башкой, в обладателе которой хочется видеть друга. У него были голубые глаза, румяные щеки, такие толстые, что он мог любоваться собственными скулами, широкая грудь и мощная мускулатура. Он отличался геркулесовской силой, которую развил еще в молодости постоянными упражнениями. Его темные волосы были слегка всклокочены. Если скульпторы античной древности знали восемнадцать способов укладывать волосы Минервы[16], то Паспарту знал лишь один способ укладывать свои: два-три взмаха гребешком — и прическа готова.

Сказать заранее, уживется ли этот экспансивный парень с пунктуальным Филеасом Фоггом, не позволяло самое элементарное благоразумие. Будет ли Паспарту тем аккуратным слугой, какой требовался его хозяину? Это можно было проверить только на практике.