Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева

Фельдшерицу Асю Ивановну они оставили в Верхних Печерах –туда был предыдущий вызов. Девчонка пятнадцати лет решила покончить с собойиз-за несчастной любви. Написала гору прощальных писем – любимому мальчику,всем подружкам, родителям – и выпила… четыре таблетки пипальфена. Конечно, оттакой дозы умереть очень трудно, даже если сильно хочется, но делириум, апопросту – психоз, развился немаленький. Она постоянно обирала с себя каких-тонасекомых, давила их на полу, дралась с отцом, который пытался ее утихомирить…На бедных родителей это произвело грандиозное впечатление, чуть ли не большее,чем гипотетическая кончина единственного дитяти! Но сломило их, особенно маму,хладнокровное заключение Александра, что дитя вовсе и не собиралось умирать, а простохотело привлечь внимание к своей персоне: отсюда и выбор лекарства, вернее,ничтожное количество выпитых таблеток, отсюда несчетные эпистолы, щедрозакапанные слезами, да и изрядная театральщина всего этого события – не тотрагедия, не то комедия, а вернее, все вместе… Девочке промыли желудок икое-как ее утихомирили. Но тут маме стало по-настоящему плохо, поэтому АсяИвановна осталась с ней, когда линейную бригаду вызвали в Зеленый Город.

– Слушай, – сказал Александр, – давай сначала какую-нибудьколонку поищем, что ли? Или ручей. Мне бы умыться как следует, а то такоевпечатление, что я в этом коллекторе насквозь пропитался сам знаешь чем. Небосьамбре такое, что…

– Да я не чую, – успокоил его Витек, однако то, что уводителя хронический насморк, было известно всем, так что это заявлениеАлександра отнюдь не успокоило. Скорее наоборот.

– Ты не чуешь, а кто другой почует, так что ищи воду.

– Что я тебе, лозоходец, что ли? – буркнул Витек. – Раньшене мог сказать? Около магазина была классная колонка, артезианская, там вода –обопьешься.

– Да мне ж не пить!

– А, слушай, вот здесь, на выезде, буквально три минуты всторону, есть прудок, там даже купаются некоторые психи.

– Ладно, без комментариев. Поехали быстро туда.

Это оказалось в самом деле близко. Когда Александр открылдверцу, он сразу ощутил запах ночи: сладкий – каких-то цветов и влажный, самуючуточку болотистый – большой воды. Витек включил фары, и он увидел блеск пруда.В две минуты разделся, пошвырял как попало джинсы, халат, майку – и голыйбросился в воду. Она оказалась совсем даже недурной, пруд был глубоким, дно –относительно чистым. Сначала бултыхался, как морж, потом плавал лениво,блаженствуя. Подумал, что надо бы и одежду постирать, небось она-то и пропиталаськоллекторными ароматами, но тогда придется заезжать за Асей Ивановной внатуральном виде, а она женщина почтенная, богобоязненная, еще не так поймет.

Впрочем, все было не так страшно – запахи из одежды как-тоочень быстро выветрились. Александр стоял у дверцы, пятерней причесывая мокрыеволосы, а Витек нетерпеливо брюзжал:

– Ну уже поехали, Алехан, не то Ася Ивановна нас живьемсъест! – И вдруг оба враз замерли, переглянулись и начали медленноповорачиваться, как тот лозоходец за своей рогулькой. Послышалось или в самомделе…

Нет, тихо.

– Вроде стонал кто-то? – нерешительно спросил Витек, итотчас Александр, не слушая его, кинулся к кустам, откуда вновь донесся слабый,исполненный боли стон.

Ветерком принесло легкое облачко запаха, столь сладкого, чточеловек, быстро идущий по темной аллее, остановился. Огляделся, вслушиваясь втишину и невольно поводя ноздрями, словно чуткое ночное животное. Где-то наобочине сознания прошла мысль, что не нужно бы ему тут стоять, опасно это.Вечно настороженная душа тревожно шептала, что не к добру эта заминка, что надобы поспешить пройти аллейку, откуда доносятся возбужденные крики подгулявшейкомпании, однако ночной прохожий не прислушался к вещему шепотку, а все стоял истоял, глубоко вздыхая и жмурясь от тихого, затаенного наслаждения. Это пахлитабачки и ночная красавица – он узнал аромат и мгновенно вспомнил названияцветов, хотя миновало уже много-много лет с тех пор, как слышал их. Дажеудивился, что вообще знает их. Они выплыли откуда-то из той, прошлой жизни, ихнавеяло ветерком внезапно пробудившейся памяти совершенно так же, как ночнымзападным ветерком навеяло этот сладкий, может быть, чуточку приторный, но такойобворожительный запах.

И прохожий немедленно вспомнил, где цвели табачки и ночнаякрасавица – в палисаднике под окошками Анны, Анюты. Сбоку, нависая надкрыльцом, росла огромная раскидистая сирень, в мае – июне удушавшая своим почтисмертельным ароматом, от которого сердце горело и хотелось… чего-то неведомогохотелось, то ли заплакать, то ли убить кого-нибудь, то ли весь мир перевернуть,переделать, а начать с себя, со своей судьбы… удивительно ли, что он сделал то,что сделал, именно в начале июня, в пору безумного цветения сирени? А когдасирень отцветала и воздух становился горяч, его пропитывали ароматы этихцветов. Человек вспомнил даже, что ночью цветы табака казались похожими намаленькие лица, настороженно выглядывавшие из травы, и они были странного,мутного, какого-то слепого белого цвета. И он вдруг ощутил неодолимое желаниеснова вглядеться в эти лица, бывшие некогда свидетелями их встреч с Анной…

Какое странное слово пришло вдруг на ум! Бывшие свидетелями…свидетелями по делу… свидетелями преступления…

Он передернул плечами. А какое еще слово тут можноприменить?

Применить… и применить к нему меру наказания в виде лишениясвободы сроком…

Ладно! Хватит! Ни к чему заглядывать в былое, и жена егомудра – он всегда знал, что Анна разумница, каких поискать, но только сейчасвполне оценил ее мудрость, когда сообразил, что она никогда, ни разу, где быони ни жили, не посадила возле дома ни сирени, ни сладкого табачка и ночныхкрасавиц. Опасалась даже самого легкого намека на прошлое. Не стоит будитьвоспоминания, память – это такая предательская штука, будто тонкий ледок,который в любой миг может хрустнуть – и ты ухнешь в ледяную воду непоправимого…

– Эй, закурить есть?

Голос, развязный, грубый голос прозвучал так внезапно, такблизко, что ночной прохожий резко дернулся в сторону, завертел головой, пытаясьобнаружить спросившего. Кусты смыкались с обеих сторон аллеи, ночное звездноенебо казалось почти светлым по сравнению с этой сплошной темнотой, в которойничего не различить.

– Чего вертишься? Закурить есть, спрашиваю?