Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева

Показалось, сейчас голос раздался уже с другой стороны.Человек настороженно поворачивал голову, замирая всем своим существом отнеобъяснимого страха. Нет, в самом деле – что такого случилось? Кто-то проситзакурить. Темно, здесь слишком темно, он не видит лица спросившего, но этозначит, что никто не увидит и его собственного лица.

– Я не курю, – выдавил он наконец, почувствовав, чтомолчание затянулось и он выглядит нелепо.

– Не куришь? А чо ты не куришь, а? И на кой хрен ты тутбродишь, если не куришь?

Это был уже другой голос, такой же грубый и отрывистый, сэтим назойливым протяжным чоканьем, с каким говорили почти все местные,особенно из простых, произнося даже не «чо», а как бы «чо-ой». Вдобавокнезнакомец явно был пьян, даже по голосу чувствовалось, что он едва справляетсясо слюнявыми губами. Ночной прохожий мельком подумал, что раньше он не был такчувствителен к голосам, это началось с тех пор, как он стал затворником, –теперь мир для него прежде всего звучит и пахнет, а уж потом видится. Додуматьне успел – чья-то рука вцепилась в плечо, рванула, поворачивая, – перед глазамизамаячило слабо различимое пятно чужого лица.

– Я же сказал, не курю, – выдавил он, пытаясь сохранитьспокойствие, пытаясь удержать руки, чтобы не прижать их к лицу, заслоняя его.Бояться нечего. Темно, темно, если он никого и ничего толком не видит, то и онине видят ничего!

– Он не ку-урит! А мы ку-урим, правда, керя?

С души повело от перегара, от расползающихся слов, отнелепости, обыденности и даже пошлости ситуации, в которую он попал. Аннапредупреждала, что эти ночные шатания не доведут до добра, но не мог же онсиднем сидеть, невозможно провести остаток жизни в четырех стенах, ему былнужен воздух, пусть и темный!

Ну, кажется, сейчас он надышится всласть. Мужикам было всеравно, курит он или нет, – хмель бродил в их головах, им хотелось выпустить наволю этого пьяного беса, они, наверное, даже не соображали, что делают. Егоударили в живот – он не успел прикрыться, согнулся, болезненно ловя ртомвоздух, хрипя что-то нечленораздельное, а сам подумал с обидой: «Почему не влицо?! Вдруг сорвали бы…»

Его ударили по шее, он рухнул лицом в траву – без памяти.

Двое какое-то время сладострастно пинали неподвижное тело,но очень скоро их пыл начал остывать. Они хотели криков, хрипов, стонов, мольбыо пощаде, а еще пуще – сопротивления, они хотели дать выход забродившей в душахненависти – к чему, к кому? Да так, к жистянке, к житухе, вообще, словом,ненависти, – а этот свалился мешок мешком… скучно, скучно…

– Загнулся, что ли? – без особого любопытства спросил один,утирая со лба боевую, удалую испарину.

– А хрен ли тебе с того? – пробормотал другой, вглядываясь вбезвольно откинутую руку избитого. – Эй, глянь, какие тикалки.

– На кой они ему теперь? – вынес приговор первый, и руку отчасов освободили.

– Да и мошна ему теперь ни к чему, – сообщил его приятель,проворно снуя по карманам легкой куртки и брюк, в которые был одет лежащий натраве человек. Он только начал открывать бумажник, как за кустами пронеслосьфиолетовое сияние, сопровождаемое курлыканьем сирены.

Двое, не сговариваясь, прянули в кусты, понеслись, низкопригибаясь под нависшими ветвями, куда-то прочь, в тишину и совсем уж полнуютьму. Через какое-то время приостановились, тяжело дыша, озираясь.

– А чего это мы рванули? – спросил один, пытаясь понять,куда это их занесло.

– Так менты же!

– Какие тебе менты, «Скорая» это была! У ментов сирена воет,а у этих курлычет.

– Воет это у пожарки.

– Да хрен с ними со всеми. Чего взяли-то?

Больше на ощупь, чем что-то различая глазом, проверилибумажник, пошелестели купюрами. Вроде ничего, нормальная добыча. Часы хорошие,тяжелые, явно дорогие. Но в этой темнотище не разглядишь.

– Давай ко мне, – предложил один. – Поглядим, чего тампутного.

– Давай.

Они уверенно прошли темным перелеском до насыпи, перебежаличерез железнодорожные пути и канули среди улиц дачного поселка.

Человек лежал ничком, зарывшись лицом в траву, и глухо,сдавленно стонал.

– Бомжара? Синий? – попытался определить его социальныйстатус подоспевший Витек.

– Поверни машину, включи фары, – скомандовал Александр,сноровисто ощупывая голову и спину лежащего.

Даже не видя, он понял, что это не бомж, не пьяный, не нарк,обкурившийся или обколовшийся. Легкий запах хорошего парфюма, ничего другого онне учуял. Волосы на ощупь чистые, одежда хорошего качества. Сердце прихватило уночного прохожего? Скорее всего. Или инсульт? Хотя нет, пульс слабый,нитевидный. Кожа сухая, теплая, слегка отечная. Перевернул его, пытаясьразглядеть черты лица. Нет, слишком темно. Приподнял веко – смутно белелизакаченные глаза. А не напали ли на ночного прохожего страшные лесныеразбойники? Похоже… Изо рта сочится струйка крови, разбита губа. Надо с нимпоосторожнее – вдруг сотрясение мозга? Да где там Витек со своими фарами?

Ударило по глазам так внезапно, что Александр зажмурился идаже рукой заслонился. Ну не придурок ли – сразу врубать полный свет?!

Пришлось посидеть немного, проморгаться. Прикрываясьладонью, как щитком, Александр вгляделся в лицо бесчувственного – негр, что ли?И тут же блеснули щеки тусклой бронзой… Александр не поверил глазам – полноевпечатление, что лицо скрыто под тончайшей металлической маской, буквальноприлипшей к коже, либо покрыто «бронзовкой», словно багетная рама. Как это былов знаменитом фильме про Джеймса Бонда? Какой-то чокнутый Голдфингер покрывалтела ослушников тонким слоем золотой краски, которая закупоривала поры,прекращала доступ воздуха в организм, человек задыхался и умирал…

Александр невольно посмотрел на кончики своих пальцев – неосталось ли на них бронзовой пыльцы? Нет, чисто, есть только странное ощущениеособенной сухости кожи.

– Слушай, Алехан, это негритос, что ли? – послышался голосВитька. – Или загорел так? Ё-пэ-рэ-сэ-тэ, ж-жуть какая…