Любимые дети его - Емельянов

равным им. Ведь отсюда отряды направляли не только на учебные и наименее опасные задания, но и туда, где шли настоящие тяжёлые бои.

— Все предыдущие годы, — сказал командир на первом построении, — у вас было преимущество, бесценный дар, который вы в полной мере не осознавали. Поздравляю, бойцы, сегодня тот день, когда вы его лишились. Поплачьте о нём, утрите сопли и забудьте. Добро пожаловать в мир смертных эльфов. Сегодня каждый из вас потерял то, что так и не научился ценить: право на ошибку.

Тейрис отнёсся к этому известию с должным трепетом и скрупулёзно припоминал всё, чему его учили и просчитывал в голове все возможные ситуации, где он мог совершить ошибку, положившую бы бесславный конец его блистательной карьере.

Но ни через неделю, ни через три, ни через месяц ни ему, ни ребятам его призыва не выпало заданий сложнее, чем патрулирование самых безопасных отрезков границы с троллями.

— Я умираю, Тей, — трагически говорил Лэйр. Конечно, он тоже был здесь. — Видимо это и есть моя непоправимая ошибка. Я умру от отсутствия смертельной опасности для жизни. Я практически умру от невозможности совершить ошибку, которая бы меня убила.

— Мы воздадим тебе почести, которых ты будешь достоин, — пообещал Жук.

— Это какие? — поинтересовался Лэйр.

— Никак не отреагируем на твою смерть.

Тейрис засмеялся, а Лэйр подумал пару секунд и кивнул.

— Это будет логично, — и поднял руку в благословляющем жесте. — Благословляю тебя написать на моём надгробии “Умер от безупречности”.

— Я прослежу, — торжественно подтвердил Тейрис. — Хоть это и неправда. Но о мёртвых либо хорошо, либо…

— Я тебе не очень? — возмутился Лэйр и повалил его на землю. Тейрис со смехом попытался его спихнуть, но к Лэйру тут же присоединился Жук, и Тэйрис крикнул “Эй!” — не слишком, впрочем, возмущённо. — Раньше ты не жаловался! Я образец безупречности, признай.

— Это не ко мне, — ответил Тейрис, вздрогнув и задохнувшись от того, как Лэйр прижался к нему и как Жук уткнулся губами ему в шею. — Это к отцу Мэйлэю.

— Завтра вместе придём и спросим, — ответил Лэйр. — А к тебе у меня дела есть?

— Есть, — ответил Тейрис, обхватил его рукой за шею, притянул ещё ближе и поцеловал в губы.

Отец Мэйлэй был проповедником от Света. Он побывал на стольких войнах, сколько Тейрис надеялся и не увидеть за всю жизнь. У него в анамнезе была какая-то несусветная история ранений, из-за которой он больше практически не сражался и по полдня обычно ходил с мрачным и сосредоточенным лицом, маясь животом, а всё остальное время кряхтел при каждом втором движении, потому что, когда его отпускали перешитые в пяти местах кишки, о себе тут же напоминали кости, мышцы и вообще всё, что есть в организме эльфа. Ранним утром он чувствовал себя препаршиво, и все знали, что без крайней нужды к нему лучше не лезть, но если таковая нужда была — он делал всё, что мог, в любое время, каким бы мрачным ни было при этом его лицо.

— Сегодня мы не будем говорить о Свете, — сказал он как-то во время проповеди и со стуком положил книгу на кафедру. — Не будем говорить о Свете, о боге или богах, сегодня мы будем говорить о вас. Об эльфах, людях, о всех, кто верит в Свет, в Элуну или в духов. Потому что вы и есть Свет. Вы — одно из воплощений его по воле его. И вы — вы, кто сидит передо мной, вы, паладины — избраны им. Не потому, что вы любимые дети его. Думаете, Свету вы важнее какого-нибудь гоблина? Вон там, на заднем ряду, мне кажется, ты так думаешь. Так вот — сними корону, мальчик, и пожертвуй её храму. Желательно — гоблинскому, в какую бы ересь они ни верили, прости Свет. — Остальные захихикали, отец Мэйлэй дал им пару секунд, а потом поднял руку, и все замолкли. — Вы избранники его, потому что в вас он сильнее всего. Вы ощущаете его сильнее других, во всём, в своих телах, в воздухе, которым дышите, в траве, к которой прикасаетесь, вы ощущаете, как он течёт вместо крови по вашим венам. Присутствующие здесь хирурги сейчас возразят мне, что видели паладинов изнутри, и они полны крови, а не Света…

Двое молодых хирургов у стены заулыбались и отсалютовали отцу Мэйлэю. Он весело махнул им рукой в ответ.

— Да, по вашим венам течёт такая же кровь, как и у всех остальных. И вы так же проливаете её и умираете от её потери. Поверьте старику, я не раз занимался подобным сам.

Все снова захихикали, и отец Мэйлэй улыбнулся.

— Ваша кровь такая же красная, как у всех. Но вы ощущаете то, что не видят другие, когда она льётся им на руки. Вы ощущаете, вы видите в ней Свет. Не только в своей. В крови каждого, кто живёт на этой земле, вы чувствуете движение Света. И когда настанет день — а он настанет для каждого из вас — когда настанет день вашего сомнения, когда вы посмотрите на грязь и кровь, окружающую вас и не увидите ничего, кроме них, когда вам покажется, что вы больше не ощущаете, как Свет струится по вашим жилам…

Отец Мэйлэй вдруг замолк и обвёл их взглядом. Все они смотрели на него и ждали.

— В этот день, паладины, — продолжил он, и голос его вдруг загремел, словно он говорил не в палатке, а под сводами настоящего храма, — поднимитесь из грязи и крови и делайте то, что должны. Потому что Свет не покинет вас никогда. Я не буду говорить вам вспомнить об этом в тот день. Потому что в день, о котором я говорю, вы не сможете. В этот день вы потеряете веру. Но вас учили не только верить. Вас учили сражаться. Так поднимитесь из грязи, крови и ужаса, который будет вокруг, и сражайтесь, исцеляйте, защищайте, делайте то, для чего вы рождены, пока остаются силы стоять на ногах. И тогда… — он снова ненадолго замолчал, вздохнул и заговорил тише и мягче, обводя взглядом каждого из них: — И тогда я обещаю вам, что ваша вера вернётся. Этот день пройдёт, наступит рассвет следующего, и если вы выживете, вы вновь ощутите Свет внутри себя, потому что он никогда не покидает вас, просто иногда отчаяние ваше столь велико, что вам кажется, будто его больше нет. Но в этот момент вы теряете не его, вы теряете себя. Он же никогда не теряет