Дебри - Владимир Иванович Клипель

кое-где еще мокрые от росы и отражают свет, как зеркальные. Солнечные зайчики вспыхивают и гаснут, создавая слепящую для глаз игру света.

С первых же шагов Иван иззанозил себе руки о колючки и стал заламывать кустарник, перебивая его палкой. Не заламывать нельзя — будешь тогда ходить дважды по одному месту или оставлять неосмотренные участки — огрехи.

Мише не терпится скорее найти корень, и он рыскает по сторонам: Иван слышит, как свист раздается то вблизи, то вдруг издали. Все внимание, все мысли прикованы к одному — увидеть среди зеленого моря-трав и кустарников красную головку женьшеня. Чем дальше, тем сильнее охватывает азарт — найти, найти! Глаза, как у одержимых, прикованы к земле — не оторвать. Завидев красное, Иван бросается туда, но вовремя вспоминает, что растение не убежит, и усилием воли сдерживает нетерпение. Подошел — и тут же горькое разочарование: всего-навсего бузина! Темно-зеленый горьковато пахнущий кустарник с густой листвой и гроздьями мелких красных ягод.

Изредка мелькнет вдруг красная звездочка иного толка, но и это опять не женьшень, а трава с красными ягодами, среди которых вкраплены синие.

Когда Иван показал эту траву Шмакову, тот глубокомысленно нахмурился, подумал и сказал, что это ложный панакс, которых ботаники-де насчитывают несколько десятков видов, а настоящий панакс — женьшень — только один. Вот почему, мол, и найти его так трудно.

На старом кедре нечто вроде затески — угадать трудно, так как наплывы по краям искромсаны топором. За полдня исхожено порядочно, время бы и отдохнуть. Иван, постучал по дереву палкой. Это сигнал — затеска! Тотчас подошел Шмаков, а за ним и Миша. Иван молча указал на кедр.

Шмаков осмотрел дерево, покачал головой:

— Хитрая затеска. Кто-то вырубил, чтобы другим не бросалась в глаза. Частенько так делают.

Эх, сейчас бы броситься на землю, раскинуть руки и ноги, бездумно смотреть в голубое небо, а тело пусть отдыхает. Но земля сырая, камень холодный, а поваленная лесина — на ней можно было бы посидеть — тоже влажная. Старики-корневщики на такой случай всегда носили под поясом сзади, как фартук, барсучью шкурку, чтобы можно было присесть где придется. Корневщики нынешние до таких «мелочей» не доходят.

Минут через пять Иван почувствовал, как от сырости неприятно заныла поясница, и встал, хотя ноги гудели от усталости. Увидев на его лице гримасу, Шмаков рассмеялся:

— Что, неразлучный фронтовой друг — радикулит?

Иван безнадежно махнул рукой: а куда от него денешься?

Шмаков поднялся, затоптал окурок и предложил пошарить вокруг «хитрой затески».

Вечером, чуть живые от усталости, они вернулись на табор в самом прескверном состоянии духа. Когда выходили на поиски, казалось, что стоит пройти в глубь леса, и взору сразу откроется таинственный женьшень. Вот сейчас, может, за следующим кустиком ждет удача. Но проходить бесплодно семь часов и не увидеть его в глаза, тут поневоле потеряешь надежду. Солнце садилось за сопку, расстилая по лесу косые тени, а у Ивана все еще пестрило в глазах, мерещились красные, звездочки.

Компаньоны по корневке все были на месте. Умывались, переодевались в сухое. На полог сверху были брошены небрежной рукой несколько стеблей женьшеня с листьями и ягодами.

— А почему семена не закопали? — спросил Иван.

Федор Михайлович, сидевший под пологом, умытый и свежей, ответил:

— Сколь положено, закопали. Самые крупные. А эти, может, кто возьмет…

— Мало ли что. Положено все высаживать. В инструкции же прямо сказано!..

— Кому и на что это нужно? Через десять-пятнадцать лет, к тому времени как вырасти корню, здесь и леса не будет. Сведут.

Он неторопливо достал лубок с корнями, маленькие аптекарские весы и, добавляя к гирькам мелочь — от копейки до двадцати, принялся взвешивать корни и записывать в маленький блокнотик. Восемь корней потянули на двести сорок граммов. Миша сидел возле него и провожал каждый корешок блестящими жадными глазами.

Иван собрал стебли женьшеня и начал укладывать их в гербарную сетку, тщательно расправляя каждый листок. Директор музея просил не бросать. Разглядывая оставшиеся ягоды, спросил раздумчиво:

— На что эти семена, что с ними делать? Для гербария все равно не сохранишь, почернеют.

— Как на что? — ответил Шмаков. — Их можно высадить, прорастут. У меня в вершине Матая есть небольшая плантация. Все мелкие корни, которые нахожу, тоже высаживаю там. Штук двести уже.

— Найдут, выкопают, спасибо скажут, — усмехнулся Иван. — Вот уж попрыгаешь тогда…

— Не найдут. Так сделано, что никто и не догадается их там искать. Повезло им, — кивнул он в сторону Федора Михайловича. — Что ж, по готовому следу шли, по затескам. Сразу на место.

— И все-таки настоящие корневщики так не поступают. Положено высевать все семена, надо было так и делать. Иначе ж сведут корень за несколько лет. — Ивана все не оставляла мысль, навеянная словами Федора Михайловича. — Ведь Павел Тимофеевич сам рассказывал, как раньше делали, а тут промолчал. Духу не хватило сказать или какая другая причина?

Шмаков пожал плечами:

— Не хотел, видно, портить отношения из-за ерунды. А потом вопрос: сведут не сведут — надо решать не так. Слышал я, что в Приморье целый совхоз по выращиванию корня организовали. Застолбили большой участок тайги, где еще корни водятся, и будут туда подсаживать семена. Вот это да, это по-государственному.

— Но это ж не то, — возразил Иван. — На экспорт идет лишь дикорастущий корень, а выращенный на грядке: цены не имеет. Его везде полно: и в Корее, и в Китае, и в Америке. Что репа, что такой женьшень. Читал я такую притчу: давно известно, что корень поддерживает в человеке молодость, ясность мысли, бодрость. В потухающих глазах зажигается свет, а в угасающем сердце способность любить. Но корень страшно трудно найти, не всем он доступен. И вот объявился человек, который сказал: зачем искать женьшень, неделями бродить по тайге на авось? Ведь все известно, надо посеять его в парниках, приставить к этому сведущего человека, дать сколько нужно удобрений. Чтобы счастье было доступно всем. Так и сделали: посеяли, вырастили, а получилась петрушка, силы целебной не было. Так может получиться и в совхозе.

— В совхозе будет не только плантационный, а тот же дикорастущий, потому что созревать он станет на своих исконных почвах, в естественных условиях. Но самое главное, сейчас ведут испытания экстракта из элеутерококка. Есть надежда, что он заменит в медицине дорогостоящий женьшень и собьет ему цену. Оба эти растения из одного семейства аралиевых. Если женьшень подешевеет, какой смысл его искать? Вот и станет он рядовым растением. Это верная гарантия, что он тогда сохранится.

— Про элеутерококк и я слышал. Но заменитель и есть заменитель. Тут приходится считаться и с моральным фактором: