Сахар на дне - Маша Малиновская

В машине пахнет кожей и цитрусовым ароматизатором. Я плотнее запахиваю пальто и смотрю вперёд в лобовое.

— Замёрзла? — спрашивает Алексей, что-то нажимая на приборной панели, отчего салон сразу же начинает заполняться приятным теплом.

— Просто устала.

И я не лгу. Трудный день. Неделя. Месяц. Хочется спать. И, почему-то, жалеть себя. Я обещала самой себе не сваливаться снова в яму депрессии, но осень, хоть и является моим любимым временем года, всё же наводит меланхолию и грусть. Только в этот раз добавилась какая-то странная томительная тревога.

— Ты не против, если я дам небольшой круг? Надо заехать в клуб и кое-что забрать, — спрашивает Шевцов.

— Да, конечно. В смысле я не против.

Алесей сворачивает с центральной продольной трассы, и через десять минут мы подъезжаем к «Чёрному Дракону». Наверное, это место никогда не перестанет вызывать у меня дрожь.

— Если хочешь, подожди в машине, — Шевцов отстёгивает ремень безопасности и открывает водительскую дверь.

— Нет! — пугаюсь перспективы ожидать на тёмной стоянке. Пусть и в машине, но теперь ночь и темнота пугают меня сильнее, чем когда-то. — Я лучше пойду с тобой.

Главную дверь Алексей открывает своим ключом. В тёмном коридоре едва виднеется стойка ресепшна, подсвеченная только сигнализационной коробкой. Далее в коридоре слабо светятся дежурные лампы.

— Клуб сегодня закрыт на инвентаризацию. Занятий не было, — зачем-то поясняет мне Шевцов, но я уже знаю это от девушки, что говорила со мной по телефону. — На завтра срочно нужно закончить кое-какие отчёты, а я оставил флэшку в компьютере.

В самом зале больше дежурных ламп, отчего мягкий свет рассеивается в полумраке, создавая странное впечатление. Почему-то вспоминаю школу в небольшом городке, где я жила с тётей Соней. Там мы однажды засиделись в кабинете после новогоднего капустника, и потом в полумраке коридоров пустынного храма науки было даже слегка жутковато. Нечто подобное мне ощущалось и сейчас.

И тем не менее, я осталась ожидать Шевцова тут, пока он пошёл в свой кабинет за флэшкой.

Я стою возле малого тренировочного ринга, глядя на свисающую до самого мягкого покрытия грушу. Наверху под потолком обращаю внимание, что она прикреплена к рельсе. Наверное, её можно передвигать в нужную сторону или вообще убирать с ринга. Интересно, а насколько она твёрдая?

Не знаю, что за чёрт меня дёрнул, я сбрасываю кроссовки и пролезаю через ограждения, ступив ногами на мягкую, но довольно упругую вместе с тем поверхность. Интересно, каково это — чувствовать в себе силу и посылать её в грушу, представляя, что перед тобой кто-то, кого ненавидишь всем сердцем?

Я прикасаюсь ладонью к прохладной поверхности груши, сжимаю кулак и… снова его разжимаю. Думаю, не смогла бы ударить. Даже если бы очень захотела. Я не умею этого делать.

Сзади раздаётся шорох, и я оборачиваюсь. Шевцов стоит у ринга и смотрит так внимательно, что я чувствую себя воровкой, пойманной с поличным.

— Я… — хочется оправдаться, но сказать нечего. — Я уже спускаюсь, извини, что забралась сюда без спросу.

— Оставайся там.

Алексей тоже сбрасывает кроссовки и запрыгивает на ринг. Я даже слова сказать не успеваю. Лишь наблюдаю, как он снимает с борта перчатки и надевает из на руки, закрепив липкие застёжки на запястьях. Не знаю, для какого спорта такие предназначены, но вроде бы точно не для бокса. Они больше похожи на перчатки велосипедистов — с открытыми пальцами и нижней частью ладоней.

А потом Шевцов берёт ещё одни, на этот раз плотные и закрытые, как у боксёров, и протягивает мне.

— Нет, — усмехаюсь. — Спасибо, не надо.

— Надевай.

— Лёша, не нужно, правда. Мне просто было любопытно, вот я и забралась сюда.

С Шевцовым внезапно происходит метаморфоза, которых я всегда боялась. Передо мной вновь появляется тот самый Лекс — мой старший сводный брат, от которого у меня поджилки трясутся. Взгляд становится прямым и режущим, а голос звенит сталью.

— Я сказал: надевай.

И пока я непонимающе смотрю на эту перемену, он сам берёт меня за руку и надевает одну перчатку, а затем другую.

— А теперь попробуй ударить.

И пока я непонимающе смотрю на эту перемену, он сам берёт меня за руку и надевает одну перчатку, а затем другую.

— А теперь попробуй ударить.

— Глупость какая-то. Я не буду.

Я намереваюсь стащить с кисти перчатку, но меня останавливает насмешливый тон.

— Да ладно, бестолочь. Может, пора уже научиться давать сдачи? Или так и будешь всю жизнь глотать сопли?

Я не верю своим ушам. Нет, я бы им безоговорочно поверила, если бы каких-то полчаса назад не видела Шевцова с другой стороны. А теперь он стоит и открыто смеётся надо мной, издевается, выплёвывая в лицо такие неприятные слова.

— Будешь прятаться по углам и вскидываться по ночам от кошмаров? — презрительный взгляд и насмешливый тон. Шевцов начинает медленно двигаться, обходит вокруг меня, отчего голова начинает кружиться. — И жалеть себя, как ничтожество.

В груди начинает расти ком обиды и боли, я знаю, каким он бывает, как прижимает сердце, отчего становится нечем дышать. Я помню этот омут безучастности, из которого едва выбралась год назад. И не хочу снова туда, но слова Алексея будят этого спящего монстра.

— Неужели тебе ни разу не хотелось дать отпор? Попробовать защитить себя? Ты же вся пропитана страхом, бестолочь.

Я закрываю глаза. Не слушаю его. Не слышу. Не хочу проваливаться во тьму отчаяния. Я помню, когда страх — это я сама. Когда дрожащие изломанные пальцы, и тремор губ и опухшие глаза по ночам. Когда холод в груди от каждого шороха.

- Прекрати.

— Почему? Потому что тебя саму лечить надо. Правда, доктор?

Шевцов останавливается сзади. Настолько близко, что я слышу его дыхание. Но тело впадает в ступор, отказываясь реагировать. Он убирает мои волосы на плечо, едва касаясь кожи одним пальцем. Кажется, будто я перестаю дышать.

— Это я сломал тебя, я сделал тебя такой. Ещё тогда, шесть лет назад. Неужели ты не хочешь отомстить мне за это?

— Я прощаю тебя, — выдыхаю еле слышно.

Потому что я пытаюсь. Я не виню его в слабости своего духа. Только мы сами несём за себя ответственность.

— Прощаешь? — тихий издевательский смешок. — А их ты тоже прощаешь?

Это словно удар под дых, выбивающий воздух из лёгких. Закусываю губы, пытаясь сдержать всхлип, и чувствую на них соль и влагу.

— Я знаю, что они с тобой сделали, знаю, чего ты боишься.

Напрягаюсь всем телом, не удерживаюсь на краю пропасти и погружаюсь камнем в отчаяние. Знакомое и уютное. Привычное.