Сахар на дне - Маша Малиновская

Солёные капли на моих щеках смывает вода, а они всё катятся и катятся. Я утыкаюсь лицом в горячую грудь, сминая пальцами мокрую футболку.

— Где ты был? — рыдания рвут горло, но приносят невероятное облегчение. — Мне было так страшно! Мой сводный брат, почему тебя не было рядом? Почему?!

Не знаю, сколько проходит времени. Мы стоим и стоим. А вода льётся и льётся. И мне так спокойно в его объятиях. Наверное, я и правда безнадёжно больна, если после всего именно он — моя тишина.

— Поцелуй меня, — отчаянно шепчу, желая этого сейчас больше всего на свете.

В ответ полное молчание. А я всё жду. Упираюсь лбом в его подбородок, надеясь, что его губы найдут мои. Но этого не происходит.

— Не сейчас, — едва слышен ответ, а потом Алексей выключает воду.

Он протягивает мне полотенце и выходит из душевой, оставляя одну.

Господи, какая же я дура! Становится стыдно за свой порыв. Но вместе с тем я благодарна Шевцову. Было сложно и больно, и я как врач такую терапию не приемлю. Но это подействовало. Ремни, стягивающие мою грудь столько времени, к которым я так привыкла, что уже не замечала их, наконец, ослабли. Пусть не исчезли вовсе, но только теперь я поняла, что не могла дышать свободно.

А ещё я смертельно устала. Настолько, что с трудом стащила с себя мокрую одежду. Потом вытерлась мягким полотенцем и натянула на голое тело одежду, что сложил мне Алексей. Кажется, это его спортивный костюм. Велик, конечно, но не в мокром же мне ехать.

— Вот, возьми, — в своём кабинете Алексей протягивает мне дымящуюся кружку чая, изумительно пахнущего мёдом и травами.

Я молча принимаю и пробую на вкус. Приятный. Говорить не хочется — сил нет.

— Следующая твоя тренировка в субботу в шесть. Работать будешь с Андреем.

— Не думаю, что мне это надо, Лёша.

— Надо. И ты сама это знаешь.

Спросить, почему со мной он назначает тренироваться другого тренера, я не решаюсь. Может, Шевцов и прав — мне это не повредит. А может я просто не приду.

В машине, едва я пристегнула ремень, почувствовала слабость. Нет, я и до этого была измочалена, но не до такой же степени, что голову не могу удержать. Догадка вспыхивает последней ясной мыслью.

— Лёша, что… что было в чае?

— Спи, бестолочь, ближайшие двадцать часов твоё тело будет активно восстанавливаться, и мозги ему тут не нужны.

Как-то странно прозвучало это «бестолочь» в этот раз. Или это мой разум уже начал отключаться? Мягкий щелчок откинутого кресла — последнее, что я слышу, прежде чем меня затягивает в мягкую темноту.

Лекс.

Таранка открыла дверь и замерла, выпучив глаза.

— Так и будешь стоять или отойдешь в сторону и дашь пройти?

Бестолочь тихо сопит у меня на плече, пока я сбрасываю кроссовки. Светлые волосы упали ей на лицо и едва заметно колышутся от дыхания.

— Где её спальня?

Офтальмологша тычет пальцем в сторону белой двери, не сводя с меня испепеляющего взгляда. Я отношу девчонку в комнату и перекладываю с рук на постель, она сразу же сворачивается, подтягивая коленки к груди. Защищается даже в глубоком сне, вызванном снотворным. Зависаю на приоткрытых губах, шумно выдыхающих воздух. Она попросила меня поцеловать её. И даже понятия не имела, что могло ожидать, согласись я. Сожрал бы и носков не оставил. Но что потом? Утром сгрызла бы себе ногти до локтей, сожалея. Возненавидела бы меня, а ещё сильнее саму себя.

Подружка не сводит с меня глаз, пока я накрываю озябшие ноги бестолочи свисающим краем покрывала, а потом выхожу из комнаты.

— Ты что с ней сделал, долбанный ты извращенец? — шипит, впиваясь цепким взглядом мне в лицо, когда мы оказываемся в коридоре.

Дежавю прямо. Как только моя сводная сестрица умудряется находить подруг, готовых грызть за неё глотку.

— Накачал наркотой, а потом изнасиловал, — спокойно отвечаю, натягивая кроссовки.

— Ты дебил? — ещё сильнее вытаращив глаза и уперев руки в бока, спрашивает девчонка.

— Ты полегче давай, подруга, — предупреждаю вполне серьёзно. Шутки шутками, а тон её меня уже задолбал. — Борзая через чур.

Блин, если бы не Сева, уже бы давно объяснил этой мелкой занозе, как нужно с людьми разговаривать. И если он ближайшее время этого не сделает, то точно сделаю я.

— Я серьёзно, Шевцов. Она ушла с работы и пропала, а поздним вечером ты приносишь её без сознания и в мужской одежде. И самое страшное тут, заметь, что приносишь её именно ты.

— Не знаю, что тебе обо мне рассказывала моя сестрица, — складываю руки на груди. Телки такие тёлки. Слишком во многое посвящают друг друга. — Но…

— Ей и не пришлось. Стоит тебя один раз увидеть, чтобы понять, какой ты придурок.

— Ты вообще смертная?

Начинаю закипать. Ещё ни одна овца со мной так не разговаривала. Даже моя заботливая мачеха и та слова подбирала, когда решила отправить подальше от своей дочери. А у этой борзометр, по ходу, зашкалило окончательно.

Но, наверное, по моему лицу всё же поняла, что ждёт её, продолжи она в том же духе. Потому что вздохнула и притихла.

— Что ты ей вкатал?

— Ничего криминального.

— Ну не мятный же чай с валерьянкой.

— Не переживай. Всё с ней нормально. Проспит минимум до завтрашнего вечера, а потом сама тебе всё расскажет.

Ухожу не прощаясь, спиной ощущая горящий взгляд тощей брюнетки. Даже хорошо, что у Фоминой есть такая подруга, есть, кто заботится о ней от чистого сердца. Её мамаша и в подмётки не годится.

На улице вдыхаю холодный воздух до боли в лёгких. Усмехаюсь, своим мыслям. С днём рождения, Шевцов. Четвертак разменял, а так и плаваешь на обочине этой сраной жизни. На полях газетных полос. Армия — хорошая школа, вот только реальной жизни она не учит. И приходится тыкаться носом, как слепой котёнок. Котёнок, которому уже двадцать пять.

Сажусь за руль тачки, купленной отцом и чувствую горечь где-то то ли в груди, то ли в горле. Я так не хочу. Я люблю отца и уважаю, но должен выбраться сам. И пока те пути, которые наметил, кажутся какими-то непроходимыми дебрями с кучей тупиков. Почему Хоминич так не желает расстаться с «Драконом», если эта баржа при таком управлении скоро утонет? И на мои предложения не отзывается. У нас есть ребята с большим потенциалом, но без финансирования им выше областных не прыгнуть. И есть люди, которые бы поспособствовали. Но Хоминич упёрся. Бухгалтерия тоже мутная какая-то. Нихера не пойму пока.

Мысли переключаются на бестолочь. В какой-то момент думаю, что перегнул палку. Но нет. Так было нужно. Ей необходима исцеляющая боль, когда чтобы встать, нужно плашмя шлёпнуться на пол. Этому меня научили в армии, и за это спасибо. Сколько раз я видел, когда парни с боя возвращались не полностью. Ноги, руки, голова вернулись, а мозги — частично. И кому-то хватает ночи, чтобы прийти в себя, а кто-то так и зависает. И наш комвзвод научил возвращать таких. Им нужно почувствовать боль и шок в настоящем, чтобы призвать свою потерявшуюся часть. Это работало со всеми, в том числе со мной. Сработает и с ней.