Сахар на дне - Маша Малиновская

— Я слушаю.

— Я пока не знаю, что тебе сказать, — подтягиваюсь и сажусь на кровати, откинувшись спиной на подушку.

— В каком это смысле? — Лизка в удивлении вскидывает брови.

— Я не знаю, что мой сводный брат со мной сделал.

— Он накачал тебя чем-то? Явно же накачал! — Копылова вскакивает на ноги и начинает мерять комнату нетерпеливыми шагами. — Притащил тебя без сознания, непонятно во что одетую. Надо было полицию вызвать! Надо было…

— Лиза, успокойся, — приходится повысить голос, чтобы подруга меня услышала. — Ничего такого. Он…

Либо заставил жить, либо добил окончательно. Это я пойму скоро. Стрессовая терапия через состояние аффекта — слишком рискованное мероприятие, и я о нём не просила. Мне было спокойно в том коконе, что я свила вокруг себя за этот год, и никакого желания не испытывала, чтобы его раскручивать. А Шевцов содрал его вчера с мясом, вытряс всю душу, но смог ли вернуть обратно?

Я делюсь своими опасениями с Лизой. Она выглядит потерянной и задумчивой.

— Он тебя бил? Или…

— Заставил драться с ним на ринге.

— Заставил драться. С ним. На ринге, — Копылова ошарашенно таращит глаза. — Он вообще в своём уме? Яна, твой брат — бугай, убивавший шесть лет людей в горячих точках. Имеющий не один разряд в спорте, по-видимому. А ещё он беспринципный мудак, слышащий только себя. И он заставил драться тебя на ринге? Тебя?

— Лиз…

— Слушай, давай напишем ходатайство на руководство госпиталя, что он невменяем, порекомендуем принудительное лечение.

— А потом соберём чемоданы и переедем в Африку, — мне почему-то становится смешно. — Потому что рано или поздно его отпустят, и тогда нам конец.

— Всё шутишь?

— Лиз, — вздыхаю, вспоминая свою вчерашнюю глупость и прикрываю глаза, будто это поможет мне спрятаться от самой себя, — я вчера попросила его поцеловать меня.

Праведный пыл у Копыловой тотчас рассеивается, и она снова садится ко мне на постель и внимательно смотрит. Я чувствую её взгляд кожей даже с закрытыми глазами.

— А он что? — спрашивает тихо, как ребёнка.

— А он отказал. И теперь мне невыразимо стыдно.

Я смотрю на подругу. На её красивом лице крайняя степень озадаченности.

— А ещё он сказал, что нашёл тех парней, что напали на меня в сквере. Двоих из них. И пса. Теперь собака живёт у него.

И вот теперь озадаченность сменяется крайним изумлением. И я понимаю, почему. Я и сама изумляюсь, что сейчас, вспомнив о том кошмаре, говорю спокойно, не сваливаясь в паническую атаку, и моё сердце при этом стучит в привычном ритме. Волшебства ведь не бывает. И вот сейчас я мысленно снова нырну в тот вечер, а потом буду пить успокоительное и выполнять дыхательные упражнения.

— И что он с ними сделал? — отмирает Копылова. — Сдал в полицию?

— Не знаю. Вряд ли. И знаешь, Лиз, — говорю и с ужасом осознаю свои слова. — Мне всё равно, что он с ними сделал.

И я не пью успокоительное, и дышать под счёт мне не приходится. Потому что я встаю с постели на твёрдые ноги. Они не трясутся, холодок не пробегает по венам, как это бывает, когда депрессивное расстройство напоминает о себе. Я просто встаю, и мы с подругой идём на кухню есть блинчики, которые я напекла полтора суток назад.

Лекс.

Прошло уже почти три недели, а я так и не продвинулся ни в поиске третьего ублюдка, ни в дела Хоминича с Ермолаем. Куда не ткнись — либо глухая стена, либо продвигаюсь в час по чайной ложке. Многие моменты мне теперь стали понятны, получилось надавить на тренеров и узнать, когда и на каких условиях проходят бои, как отбирают бойцов. Но это лишь общая информация. Мало. Мне нужно прихватить Ермоленко за задницу, и я пока не знаю, как. Через отца не хочу. У них с отцом Антона свои дела, и по ходу, старший Ермолаенко не в курсе, что его сынок занимается грязными делишками.

А ещё голову распирают мысли о бестолочи. И не только голову, твою мать. Даже Кристина не справляется. Сжимая в кулак её крашенные волосы, я вдруг до одури хочу, чтобы это была светлая копна сводной сестры. Иногда даже дышать становится трудно, когда думаю о ней. Двадцать дней — а я посчитал — я не видел её, но не могу перестать хотеть. Сколько можно вдалбливать в свою башку, что она не для меня? Слишком чистая и правильная, слишком… Я не хочу её марать. На мне столько крови, что считать я перестал ещё на третьем году службы.

И вот я, как Сева, вместо того, чтобы составить новое расписание занятий в связи с изменением тренерского состава, занимаюсь вуаеризмом, наблюдая, как Андрей тренирует бестолочь.

Да, она всё же пришла на первую тренировку, а потом на вторую и третью. И вот спустя три недели регулярных занятий уже работает довольно сносно. Спина стала прямее, удар острее. А ещё она позволяет себе вскрикивать, когда работает с грушей или стонать, если устала. Это прогресс, я считаю, позволять себе чувствовать и признаваться в этом окружающим.

Андрей — молодец, настоящий профессионал. К тому же на её счёт предупреждён. Он держит её в тонусе, не позволяя расслабляться, но в контакт входит минимальный. Однако же мне всё равно хочется оторвать ему яйца, когда он подаёт бестолочи руку, помогая подняться, или корректирует удар.

Она уйдёт через пятнадцать минут, а потом у меня тренировка с вип-клиентом. Надо настроиться. Я даже не знаю, кто это, но оплачена тренировка со мной едва ли не в трёхкратном размере. Посмотрим, что за хрен.

Поворачиваюсь на лёгкий скрип двери. Твою ж мать, Бэтмэн свалил в зал. Скулил всё утро, упрашивая снова его взять с собой, а теперь попёрся туда, куда ему не разрешалось. С этим своенравным говнюком ещё работать и работать совместно с кинологом.

— Эй, — выхожу за ним, но это чудовище уже запрыгнуло на малый ринг и поставило передние лапы на плечи перепуганной бестолочи. — А ну зайди обратно.

— Привет, — едва слышно говорит она, глядя на меня, и поглаживает здоровенную собачью голову, пытаясь увернуться от его слюнявого языка.

— Привет.

Киваю Андрею, отпуская его, и сам запрыгиваю на мягкое покрытие ринга и хлопаю по бедру, подзывая собаку. Бэтмэн жалостливо смотрит на девчонку, но опускает голову, поджимает зад и топает ко мне. Вот засранец.

— Как успехи? — спрашиваю растерявшуюся девушку.

— Нормально, — кивает, заправляя выбившуюся из хвоста прядь за ухо.

Смотрит настороженно, даже с опаской. Правильно делает.

— Проверим, — снимаю со стены перчатки и натягиваю на кисти.

Вот нахера? Мазохист ты, Шевцов, в чистом виде.

Бестолочь становится в стойку и поднимает в защитную позицию руки. Вполне себе неплохо, я бы сказал.

— Ноги шире. Чем ты слушала тренера?