Приключения поручика гвардии - Юрий Шестера

«До свидания, Камчатка! Мы еще вернемся сюда», — мысленно простился Андрей Петрович с необжитым пока еще диким краем, к которому уже успел прикипеть душой.

Почти сразу же после выхода из Авачинской губы в океан заштормило, да так, что некогда было любоваться красотами громад горных цепей, молчаливо сопровождавших «Надежду», шедшую курсом на юг. Порывы ветра необычайной силы постоянно сбивали судно с курса, и приходилось идти переменными галсами с зарифленными парусами для уменьшения их площади. Это изматывало команду.

А тут еще обнаружилась течь в носовой части шлюпа, устранить которую в штормовых условиях никак не удавалось, и матросы подвахтенных смен выбивались из сил, непрерывно откачивая ручными помпами забортную воду, поступавшую в подпалубные помещения.

И так продолжалось в течение двух недель, показавшихся вечностью. Это было новым испытанием за время долгого плавания, сравнимым разве что с бурей у мыса Горн.

Андрей Петрович после очередной вахты на уходящем из-под ног мостике буквально падал в изнеможении на кровать в своей каюте, несмотря на молодость. Фаддей Фаддеевич был в таком же состоянии, а Григорий Иванович, естественно, вообще выбыл из строя, не покидая каюты даже на время приема пищи. Так что о былом общении друзей не могло быть и речи. Это тебе не плавание в благодатных тропиках, о которых теперь вспоминалось, как о милости Божьей.

Но всему бывает конец. Ветер стих, тучи рассеялись, и измученные моряки наконец-то увидели долгожданное солнце. И только зыбь, мерно покачивающая судно, напоминала о бушевавшем жестоком шторме. Заметно потеплело, и настроение команды как-то сразу изменилось. Посыпались шуточки, и даже откачка воды не казалась уже таким изнурительным делом.

И «Надежда» с наполненными ровным ветром парусами устремилась к берегам загадочной Японии.

* * *

А Япония до настоящего времени действительно оставалась загадкой для европейцев. Первые же попытки европейских морских держав, в первую очередь испанцев, португальцев и голландцев, проникнуть на ее территорию были встречены японцами очень настороженно, и они решили раз и навсегда оградить свою страну от нашествия иноземцев. Поэтому еще в 1638 году их правительство постановило:

«На будущее время, доколе солнце освещает мир, никто не смеет приставать к берегам Японии, хотя бы он даже был послом, и этот закон никогда никем не может быть отменен под страхом смерти».

Но так как европейские товары все-таки были нужны, из этого правила пришлось сделать исключение, согласно которому разрешалось посещать Японию, и то только в единственном порту Нагасаки, голландским купеческим судам, да и то с массой ограничений.

Это очень волновало Резанова, хотя в Петербурге небезосновательно полагали, что японцы наконец-то поймут необходимость и выгодность для них установления дипломатических и торговых отношений с европейскими странами, тем более хотя бы со своим северным соседом.

Крузенштерна же волновало другое. Голландцы отлично понимали всю выгодность их монопольной торговли с Японией. Поэтому они всячески препятствовали проникновению в Европу каких-либо сведений об этой стране, и в первую очередь, морских карт. Вследствие этого европейцы не имели представлений ни о ее конфигурации, ни об особенностях ее береговой линии, ни о наличии опасных для мореплавания мелей и рифов, ни о проливах между островами и характере течений в них.

У него, правда, были японские и китайские карты, добытые каким-то образом одним французским мореплавателем. Но особенно верить им было нельзя, так как они были составлены глазомерно и, по его мнению, очень неточно. Ведь их географы еще не были знакомы с геодезией, а посему вычерчивали их на глазок, не выдерживая ни истинных расстояний, ни точных очертаний прибрежных островов и берегов, без, разумеется, указания каких-либо координат. Именно поэтому он всем нутром опытного моряка предчувствовал, что проход по сложному фарватеру в Нагасаки будет нелегким испытанием и для него, и для штурмана.

* * *

Предчувствия не обманули Крузенштерна. Берега острова Кюсю, самого южного из четырех больших островов японского архипелага, на котором располагался порт Нагасаки, были сильно изрезаны большим количеством заливов с бесчисленными малыми прибрежными островами. А карты, изготовленные в Японии и Китае, совершенно не соответствовали действительности. Если, например, верить им, то очередной остров или островок отстоял от берега чуть ли не на милю, а на самом деле он отделялся от него совсем узким проливом со множеством надводных и подводных рифов. Поэтому идти вдоль берегов приходилось только в светлое время суток, чтобы, не дай бог, не сесть на мель или не пропороть днище о подводные камни. Ведь спасительного заднего хода на парусном судне, естественно, не было, и самое большое, что мог сделать капитан в случае опасности, так это быстро расположить паруса таким образом, чтобы погасить его инерцию.

Поэтому приходилось не только идти почти неведомым путем, но и привлекать офицеров, в том числе и Андрея Петровича, для описания берегов и составления подробных карт, заботясь о будущих русских мореплавателях. А это не только отнимало массу времени, но и изматывало их составителей. Однако офицеры понимали важность этой работы и трудились все свободное от вахт время.

А чего стоили заливы! Они были настолько длинными, что можно было принять их за проливы, и чтобы убедиться в этом, нужно было заходить в каждый из них. Так, например, одним из этих проливов они прошли около восьмидесяти миль, лавируя между многочисленными островками с узкими проливами между ними, но в конце концов все-таки дальнейший путь им преградили горы. И нужно было опять возвращаться в открытое море. Но, по словам Григория Ивановича, отрицательный результат — тоже результат, и на карту легли его истинные очертания.

* * *

Наконец ранним утром в начале октября «Надежда» вошла в широкий залив, у берегов которого был расположен город Нагасаки. Когда же шлюп приблизился к нему, к кораблю подошла лодка, и на палубу поднялся японский чиновник, долго кланявшийся всем. Очевидно, это был лоцман, так как он стал рядом с Крузенштерном и стал показывать ему, как войти в гавань, а затем указал место, где нужно было поставить «Надежду» на якорь.

В бухте было много кораблей с развевающимися на ветру флагами и вымпелами. Рядом стояли китайские джонки с грузом шелка и много японских судов, среди которых были и довольно крупные. А на другом конце гавани виднелись два не очень больших корабля под португальским флагом. «Купеческие суда», — определил Крузенштерн по обводам их корпусов. И все-таки самым большим среди всех судов в гавани Нагасаки была «Надежда».

Теперь стало ясным, почему японцы выбрали именно Нагасаки для посещения иностранными судами, в первую очередь, конечно, голландскими. Сам город находился чуть в стороне от гавани и не был виден из-за окружающих ее высоких холмов, которые были буквально усеяны фортами, различными укреплениями и батареями. Поэтому в случае необходимости японцы могли обстрелять корабли, стоящие в гавани, с трех сторон из десятков пушек, буквально разнеся их в щепки. Кроме того, и это было немаловажным фактором, для прихода в Нагасаки, расположенном на самом юге Японии, судам, кроме русских, идущих с Камчатки, не надо было идти вдоль японских берегов.