Кёсем-султан. Заговор - Ширин Мелек

– Узнайте, где Ахмед брал гиацинты. Высадите их в нашем саду. Пускай гиацинты цветут там так долго, как это возможно!

– Воля госпожи на моих устах и на моих глазах, – ответил один из евнухов.

Хадидже не обратила внимания, который. Она шла, прямая и строгая, не глядя по сторонам. Истинная султанша, султанская вдова, Хадидже-хатун.

И ведь даже не оплачешь глупого мальчишку, глупого евнуха, глупого, глупого, глупого…

Совершенно недостойного похвалы.

Хадидже из последних сил сжимала губы, но глаза ее оставались абсолютно сухими. Как и подобает султанше.

* * *

– Осман! Ты слышишь меня, Осман? Не уходи, прошу тебя!

Крики султана Мустафы раздавались в пустом коридоре. Безумный султан стоял возле двери опустевших и запертых покоев бывшего султана Османа, стучал кулаками в эту дверь и вопил на весь дворец:

– Осман, зачем ты это сделал? Зачем заставил меня выполнять твои обязанности? Это жестоко, сын моего брата, слышишь, это жестоко!

Евнухи столпились в соседнем коридоре, беспомощно шушукаясь и не понимая, что делать. А султан продолжал бесноваться:

– Немедленно выходи, Осман! Выходи и становись султаном! Давай, садись на трон, нечего лодырничать! Я больной человек, мне трудно, я не хочу, да пропади она пропадом, эта Оттоманская Порта, слышишь, ты, сын моего брата?

С кулаков султана уже капала кровь, щедро орошая вышитый золотом халат и алые сафьяновые туфли, но Мустафа не обращал на это ни малейшего внимания. Он хотел, чтобы к нему вышел племянник Осман и забрал султанский титул, оставив взамен уютную клетку-кафес и наложниц, тихонько играющих на цитре с утра до ночи. Предсказанный лекарями срыв случился и был еще чудовищней, чем предполагали многомудрые ученые мужи.

Кёсем-султан, разбуженная беготней и криками, стояла в коридоре, зябко поводя плечами. Тоска и беспомощность стыли в ее глазах. Она любила Мустафу, словно родного брата, а он сейчас не видел и не слышал никого. Он пытался дозваться Османа – или дозвался уже? С кем говорил безумный султан, на кого кричал, от кого шарахался и кого упрашивал?

Призраки водили хоровод вокруг Мустафы, призраки тянули бесплотные пальцы к лицу его, глазам и горлу, а он всего лишь отчаянно жаждал обрести покой.

Никто впоследствии не мог вспомнить, откуда взялся в этой безумной круговерти шахзаде Мурад. Наверное, его, как и прочих, разбудил шум. Но в отличие от прочих мальчик не растерялся. Быстро и ловко пробрался он к бушующему султану, уворачиваясь от растерянных евнухов (а иной внимательный наблюдатель заметил бы, что временами шахзаде огибает пустое пространство, словно бы шарахаясь от кого другого), заговорил негромко и властно:

– Не кричи, дядя. Не надо ломать дворец. Я помогу тебе.

– Ты… – Мустафа остановился, тяжело дыша и разевая рот, будто вытащенная на берег огромная рыба. – Ты… Осман?

Вокруг стало тихо. И в этой тишине десятилетний мальчик будничным тоном произнес:

– Нет, дядя. Я Мурад. Но я тоже твой племянник, и я забираю с тебя эту ношу, поскольку вижу: она непомерна для тебя. Я Мурад, я тоже сын твоего брата. И я – твой будущий султан.

Недоверчивый, изумленный вздох пронесся по коридорам. Нет, конечно, все ждали уже, когда войдет один из шахзаде в возраст – или когда одна из фракций одержит во дворце власть. Но чтобы вот так, сам, не спросясь у старших…

Кёсем же затаила дыхание со всеми прочими, но причина, заставившая ее забыть, как надо дышать, была совсем иной. Она узнала это выражение лица. Точно такое же видела она сначала у Ахмеда – у султана Ахмеда, – а затем у султана Османа. Замерла и Хадидже, а потом порывисто обняла Кёсем-султан, и обе женщины, сокрушенные узнаванием, застыли, не в силах произнести хотя бы полслова, не то чтобы пошевелиться.

Воистину несчастна мать, осознавшая, что еще один из сыновей навсегда потерян, отдан под власть проклятья. Теперь картина, которую наблюдала Кёсем последний год, стала полной и явственной: вспышки ярости, чередующиеся с надменным и непослушным поведением, нежелание видеться с братьями своими, охлаждение чувств юного Мурада…

Сомнений более не оставалось: проклятый кинжал, исчезнувший во время гибели Османа, нашел себе новую жертву и продолжает собирать гибельную жатву среди правителей Высокой Порты! Тщетными были надежды, что чья-то вороватая рука забрала себе проклятье султанов, тщетными были старания сберечь Мурада, защитить его от всего мира! Ибо – если подозрения Кёсем оправдаются – этот мир вскорости требовалось защищать от Мурада.

Но именно ему предстояло стать султаном. Это теперь осознавали все присутствующие.

В наступившей тишине султан Мустафа икнул, моргнул несколько раз, словно приходя в себя… и повалился в ноги своему юному племяннику:

– Мурад! Султан Мурад! Избавь меня от этой ноши, сиятельный султан!

– Конечно, дядя, – шептал Мурад, гладя по голове рыдающего султана, – ну конечно. Я помогу тебе, дядя. Я стану султаном Блистательной Порты. Никто другой. Только я.

И глаза мальчишки сияли подобно двум кускам янтаря, освещенным полуденным солнцем.

Ранним утром, когда солнце только-только вставало, радуя взоры правоверных, шахзаде Мурад – будущий султан Мурад – ступил в лодку, плывущую по направлению к кладбищу, где покоился знаменитый Эйюб аль-Ансари, сподвижник и знаменосец Пророка – мир ему! Там, возле мечети, его уже ждали. Ждали, чтобы опоясать султанским мечом. Древняя традиция, основанная еще первым из Османов. Никто не смел пренебрегать ею, иначе вряд ли его сочли бы настоящим султаном.

Так что Мурада ждали, чтобы опоясать. Или чтобы убить. В конце концов, матушка ведь не зря беспокоилась. Мерзавцы посмели напасть, посмели возжаждать пролития священной крови Османов!

Мурад хмурился и то и дело нащупывал под пышными одеяниями янтарную рукоять кинжала. Роскошный халат шили второпях, и кое-где он морщил, хоть в целом и был хорош. Но никто, никто не предполагал, что смена султана произойдет так скоро! Словно не было янычарских бунтов, словно не бесчинствовал Абаза Ахмед-паша и его верные сипахи! Топкапы жили, будто во сне, и во сне же прелюбодействовали, травили в своих стенах неугодных, устраивали заговоры… Мурад брезгливо дернул щекой. Фу, противно!