От братьев Люмьер до голливудских блокбастеров - Николай Львович Никулин

Как-то в разговоре с Бунюэлем представитель американской студии «Метро-Голдвин-Майер» сказал: «Я лично ничего в фильме не понял, но все равно нахожусь под впечатлением». Надо ли говорить, что он, лакей капитализма, попал в самую точку? Хорошо то, что можно хорошо продать. Смекалистые американцы потому и пригласили Бунюэля к себе, как бы подучиться, посмотреть на голливудскую жизнь, выпить горячительного с Чаплином и поучаствовать в грязных оргиях, что человеком он стал известным. Для капитализма ведь существует лишь тот, о ком говорят, даже если он этот капитализм презирает.

Нет, сюрреализм Бунюэля заключался не в том, чтобы преодолеть постылую реальность – ту, в которой все живут. Его художественный метод – это жест. И не случайно он берется за серию религиозных картин. Христианские подвиги – это тоже жест, несмотря на то что с самим образом жизни, по мнению начитавшегося маркиза де Сада режиссера, было не все в порядке. В ленте «Назарин» (1959) главный герой, священник, своим благочестием отворачивает себя от церкви. Мол, не нужно быть святее папы римского, тем более когда это не так уж сложно сделать. И, дабы не продолжать насмешничать на тему весьма интимную и сакральную, снимем с себя ответственность, лучше дадим это сделать маркизу де Саду, поднаторевшему в данном деле. Его атеистические произведения привлекали Бунюэля дерзостью мысли. В «Назарине» есть сцена с умирающей женщиной, вдохновленная знаменитым «Диалогом священника и умирающего»:

УМИРАЮЩИЙ: Введенный в заблуждение вашими абсурдными доктринами, вооруженный ими, я бросал бессмысленный вызов желаниям, привитым мне намного более сокровенным вдохновением, и в этом я раскаиваюсь, я срывал лишь случайно подвернувшийся цветок, в то время как мог бы насладиться обильным урожаем плодов – вот причины моих сожалений, сделайте мне одолжение, позвольте не называть другие.

СВЯЩЕННИК: Гляди-ка! Куда твои ложные доводы заведут тебя, к какому пути ты придешь со своей софистикой!

Как раз-таки софистику можно углядеть во всем, что подчиняется догматике. Назарину же по простоте своей душевной не поддается заледенелая премудрость, он живет своей верой, живет и не может остановиться жить. Вообще, по Бунюэлю, невозможно быть христианином в чистом виде. Во-первых, всегда отыщутся те, кто найдет в твоем глазу соломинку, а во‐вторых, и Христос в известном смысле не был каноническим христианином. Помните, как это описано у Достоевского в «Легенде о Великом инквизиторе»? «Повторяю тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру твоему, на котором сожгу тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это ты», – говорит инквизитор Христу. И сколько бы праведник ни старался исправить сложившиеся устои, даже своим пассивным примером, в глазах остальных он будет выглядеть кощунником. Так как остальные решают все. И стоит ли в очередной раз напоминать, как эти остальные относились к искусству Бунюэля?

В «Виридиане» (1961) прослеживается та же нехитрая мысль. Благие поступки не всегда оборачиваются ростом добра во всем мире. Человеческую природу не победить. И как бы ни была любезна кроткая Виридиана с двумя бродягами, все равно они отплатили ей изнасилованием. В результате запретили и этот фильм, несмотря на чарующую выразительность некоторых сцен (сейчас едва ли кого-нибудь удивишь визуальной пародией на «Тайную вечерю» Леонардо да Винчи, и в американских «Симпсонах» и советском мультфильме «Падал прошлогодний снег» есть такие фокусы, но для бунюэлевского времени это было если не провокацией, то уж точно дерзким поступком). Впрочем, только к лучшему. Как знать, получила бы картина «Золотую пальмовую ветвь» на Каннском фестивале без столь весомой антирекламы? Успех налицо.

В людском сообществе все устроено просто – однако, чтобы придать устроенности комильфотный вид, придумываются всевозможные церемонии. Речь, разумеется, не о Каннах, а светском общении в целом. Или, скажем, о званом ужине, как в ленте «Ангел-истребитель» (1962). Главные герои оказываются запертыми в особняке, и, когда путей к отступлению у них не остается, приличия уступают место руссоистской простоте. Еще вчера они упражнялись в мастерстве правильно держать трость, а сейчас буквально ползают на четвереньках.

Конечно, Бунюэль издевался. Он искушал своего зрителя, понимая, что происходящее на экране неумолимо ударит по самолюбию.

А вот кого тоже искушали, но он искушению отнюдь не поддался, так это святой Симеон-столпник, хотя как только дьявол ни старался. Но каким бы он ни был искусным манипулятором, болтуном и иллюзионистом, дьявол лишен важного качества – иронии и самоиронии. Поэтому в фильме «Симеон столпник» (1965) он проигрывает вчистую. Зритель торжествует, режиссер тихо смеется. Ему-то иронии не занимать!

Наверное, самым ироничным фильмом для Бунюэля стала «Дневная красавица» (1967) с Катрин Денёв, играющей там скучающую мещанку, – а как режиссер любил поиздеваться над мещанскими стереотипами, мы уже поняли. «Мне скучно» – типичный каприз человека, предоставленного самому себе. Это только голодающие художники Монмартра могут позволить себе использовать свободное время для создания произведений искусства, а что делать буржуазии с ее бесталанностью и отсутствием фантазии? Вот и героиня Северина, по-флоберовски уставшая от своего правильного мужа, решала сделать что-нибудь неправильное. Например, стать проституткой. Не то чтобы это та самая деятельность, за которую можно себя уважать, но она явно высвобождает какие-то подавленные желания, скованные общественной моралью.

В каком-то смысле это программное заявление: место мещанки в публичном доме. Во всяком случае, там она может что-то понять: и хоть что-то почувствовать в эпоху бесчувствия, и побывать в шкуре эксплуатируемого класса. На чай там, право слово, оставляют редко. А претензий всегда много.

Претензии – это шум времени. Ты можешь бездействовать, но чувствовать себя виновным. А если попытаешься сказать нечто, то обязательно нарвешься на ропот толпы. К нам могут предъявить претензию с самого появления на свет. Почему мы при рождении плачем и громко кричим? Нам не нравится текущее положение вещей?

В «Млечном пути» (1969) все эти вопросы поднимаются в форме религиозной притчи. Два странника из Франции в Испанию идут по дороге средневековых пилигримов, одержимые самыми благочестивыми помыслами. Да только встречают они еретиков, уже свернувших с праведного пути. Нет, у Бунюэля к ним, разумеется, претензий нет, но если уж официальная церковь признала их еретиками, то у кого-то же они возникли.