Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих - Ричард Прам

Четвертое второстепенное маховое перо самца аргуса (Argussianus argus). Фотограф Майкл Дулитл

Каждое отдельное перо несет на себе все разнообразие естественных рисунков – начиная с тех, которые украшают шкуру зебры или леопарда, и заканчивая пестротой коралловых рыбок, стайки бабочек или клумбы с орхидеями. Общая картина при этом не уступает прихотливости восточных мотивов персидского ковра. На каждом маховом пере участки с узором из точек, полос или извилистых разводов соседствуют в таких изумительных сочетаниях, что даже одному этому можно было бы посвятить отдельную монографию.

Наиболее короткие первостепенные маховые перья, которые крепятся к костям пальцев и кисти в конечной части птичьего крыла, образуют нижнюю половину воронки. Эти перья имеют темные стержни, светло-серые кончики, а большая часть опахала окрашена в различные оттенки желто-коричневого цвета с прихотливо рассеянными по нему коричневыми или красно-коричневыми пятнышками с крохотными белыми точками. Однако наиболее выдающийся рисунок имеют второстепенные маховые перья, которые крепятся к задней части предплечья, а именно к локтевой кости; эти перья образуют верхнюю половину воронки. Длина каждого второстепенного махового пера составляет более трех футов, а ширина вблизи вершины опахала – около шести дюймов. Центральная ось пера, его стержень, или рахис, имеет ярко-белый цвет и делит опахало на две половинки, каждая из которых украшена различным образом. Внутренние части опахала имеют градиентный серый фон с рисунком из черных точек. На внешней части опахала каждого пера неровный сетчатый рисунок темно-коричневого и светло-охристого оттенков (который создает превосходный камуфляж, когда птица держит крылья сложенными) переходит в волнистый узор из охристых и черных полосок. А вдоль стержня по наружной части опахала тянется ряд очень выразительных золотистых желтовато-коричневых округлых пятен с черным окаймлением. Именно из-за этих пятен, которые принято называть «глазками», аргус и получил свое название. В 1766 году Карл Линней назвал этого фазана в честь всевидящего стоглазого великана Аргуса Панопта из греческой мифологии. Правда, «глаз» у аргуса в три раза больше, чем у его мифического «тезки»!

Фрагмент сложного окраса – объемный золотой «глаз» на четвертом второстепенном маховом пере самца аргуса (Argussianus argus). Фотограф Майкл Дулитл

По каждому из второстепенных маховых перьев тянется ряд, насчитывающий от двенадцати до двадцати этих прекрасных золотистых сфер. Я называю округлые пятна-глазки «сферами», потому что благодаря тончайшей игре светотени, словно созданной искусной кистью живописца, возникает поразительно реалистичная иллюзия их трехмерности. Золотисто-охристый цвет в центре сферы оттенен снизу, как тушевкой, размытым черным контуром, рождающим ощущение отбрасываемой тени. С противоположного края глазка золотисто-желтый цвет переходит в яркий белый полумесяц, очень похожий на зеркальный блик, возникающий, например, на выпуклой глянцевитой поверхности яблока.

Слева – «золотистые сферы» на второстепенных маховых перьях самца аргуса постепенно увеличиваются в размерах по направлению к вершине опахала.

Справа – за счет иллюзии принудительной перспективы все сферы кажутся примерно одного размера, если смотреть на них под определенным углом зрения, близким к углу зрения самки во время брачной демонстрации аргуса

Как отмечал Дарвин, светотень на каждой сфере распределена таким образом, что, когда второстепенные маховые перья самца нависают над самкой в виде гигантской воронки, они создают поразительное ощущение, будто золотые сферы – это трехмерные объекты, висящие в пространстве и освещенные сверху, словно бы лучами солнца, пронзающими лесной полог. Эта иллюзия трехмерности еще усиливается за счет того, что, когда самец во время демонстрации поднимает маховые перья вверх, солнечный свет проникает сквозь лишенные пигмента белые «блики», добавляя им очень естественного сияния.

Кроме того, золотые сферы в основании каждого второстепенного махового пера имеют ширину около половины дюйма и постепенно увеличиваются в размерах, к вершине пера достигая примерно дюймовой ширины. Поскольку пятна физически делаются крупнее по мере удаления от глаз самки, возникает иллюзия принудительной перспективы, при которой с точки зрения самки все сферы кажутся одинаковыми.

В совокупности эти перечисленные элементы брачной демонстрации самца аргуса порождают сенсорное переживание умопомрачительной сложности: трепещущее, мерцающее полушарие из трех сотен вертикально освещенных золотистых сфер, которые в одно мгновение вспыхивают в воздухе на фоне узора из точек, пятен, полос и разводов. Эти золотые шарики как будто возникают из центра воронки, где время от времени мелькает блестящий черный глаз самца в окружении синей кожи. Общий эффект получается совершенно фантастический.

И какое же впечатление все это великолепие производит на самку аргуса? Наблюдатели с примечательным единодушием описывают реакцию самки как абсолютно невыразительную, а то и вовсе незаметную. Уильям Биб писал об этом так: «Для меня совершенно очевидно, что вся эта изумительная расцветка, эта тончайшая иллюзия шариков в ямках, ритмическое трепетание перьев, от которых шарики словно начинают вращаться, – все это совершенно не воспринимается равнодушной курочкой как эстетический феномен»[58].

Отбрасывая всякую вероятность того, что самка аргуса все же способна к эстетическим переживаниям, Биб проявил своего рода противоположность антропорморфизму. Уж если мы, люди, находим брачную демонстрацию самца столь впечатляющей, разве «курочка» не должна была отреагировать на нее еще сильнее и заметнее? Разве не должна она проявлять себя более ярко по сравнению с нашими собственными чувствами? Возможно, из-за того что Биб провел долгие месяцы в джунглях в попытках воочию увидеть эту демонстрацию и много недель ютился в разнообразных, до крайности неудобных убежищах, он ожидал, что самка аргуса выразит хотя бы толику того восторга, который испытал он сам, когда наконец увидел брачный танец самца из своего сырого окопа. Но поскольку самка не разделила его эмоционального возбуждения от этого зрелища, он сделал вывод, что все великолепие самца не оказало на нее вовсе никакого эстетического воздействия. Однако теория полового отбора гласит, что каждое сложное украшение возникает в результате не менее сложной, коэволюционной способности к его эстетическому восприятию. Всякое выдающееся эстетическое явление – это всегда следствие высокой доли эстетических неудач, то есть отклонения самками ухаживаний потенциальных половых партнеров. Самец аргуса наделен столь изумительными украшениями именно потому, что большинство самцов отвергаются самками. Таким образом, при всем ее спокойствии и равнодушии самка аргуса ведет себя именно так, как нам и следовало ожидать, – скорее как опытный, искушенный эксперт, оценивающий одно из многих выдающихся произведений, представленных его вниманию, нежели как восторженный натуралист, увидевший его единственный раз в жизни. И судя по тому, что мне приходилось видеть на видеозаписях брачного поведения аргусов, самка ведет себя именно так – невозмутимо и при этом с придирчивым вниманием бросая проницательные взгляды на токующего самца. Возможно, самка аргуса выглядит чересчур бесстрастной, однако именно ее рассудительное и взвешенное решение при выборе самца породило за миллионы лет коэволюции тот инструмент отбора, который увенчался появлением сотен золотых мерцающих шариков, трепещущих в воздухе благодаря усилиям самца аргуса.