Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия - Александра Горовиц

Что же я сделала, чтобы избежать пристального взгляда охранника? Покинула поле его зрения. Однако уже на соседней улице Кальман нашла дом престарелых: еще одно место, куда можно зайти. Я много лет ходила мимо этого дома и никогда к нему не присматривалась. Но вот мы спустились по ступенькам – и все изменилось. Мы ступили за массивную металлическую дверь. Комната за дверью явно была общественным помещением – на это указывали табличка и незапертый замок, – однако на вид она была не самой приятной. Войдя, мы перешли в режим посетителей церкви: наблюдать, не разговаривать и не перешептываться. Была в самом разгаре игра в бинго. Услышав номера O47 и N4, игроки стали послушно делать отметки в разложенных перед ними карточках. Стены были увешаны предостережениями и инструкциями. Одна надпись, сделанная по трафарету, сообщала, что обед стоит доллар: выгодная для Вест-Сайда сделка. Ритмичный стук, с которым повар резал лук, был похож на звук игры в пинг-понг, и лицо Кальман оживилось от этого предположения. Так в моем мозге сформировалась связь между нарезкой лука и игрой в пинг-понг. Мы понаблюдали за луковым шоу, получили “Календарь мероприятий” из рук сотрудника и постарели на 15 лет, прежде чем, обменявшись кивками, решили вернуться на улицу.

Приближаясь к перекрестку (то есть к углу), мы не стали спешить, а, напротив, пошли медленнее. В этот момент впереди зловеще мигнула надпись “Стойте”. Мы остановились – и увидели много интересного. Благодаря своему сыну я знала, сколько всего происходит, когда ожидаешь чего-то очень важного. Он никогда не жаловался, когда приходилось ждать поезда в метро: сама платформа являла собой захватывающее зрелище – приближались со скрежетом поезда, мигали огни, сотрясался пол, толпы входили и выходили. Кальман медленно прошла мимо ряда газетных автоматов, внимательно осмотрев каждый, как если бы они были выставлены на продажу на блошином рынке. Я подошла к скомканному бумажному пакету, который зацепился за фонарный столб. Вместе мы уставились на табличку, сопровождавшую инструкциями “Идите” и “Стойте” сигналы светофора для пешеходов (будто они не говорили сами за себя).

Загорелся зеленый, и мы последовали его указанию. Кальман заметила впереди церковь. Я уже знала, что произойдет: мы войдем внутрь. Разумеется, в этой церкви я тоже никогда не была, несмотря на раскрытые двери, тенистое нутро (такое манящее в летнюю жару) и эпизодические песнопения. Мы стали бродить по нефу, что в церквях позволено всем, независимо от вероисповедания, личных качеств и количества висящих на шее фотоаппаратов. Изнутри была видна улица – отсюда неожиданно далекая. Мы шли все медленнее – совсем не в нью-йоркском темпе. Мы шагали неторопливо, как туристы, потому что стали туристами в своем городе. Уличные указатели были написаны на иностранном языке, и нам нужно было посетить все церкви, отмеченные на карте. Обойдя церковь, мы встретились у выхода. Кальман заметила деревянную табличку над нишей. На табличке была надпись “Ящик для подаяния” (самого ящика не было) и приписка:

Кальман сделала снимок.

Когда мы вышли на улицу, моя вдохновленная спутница (неожиданно для жительницы Нью-Йорка, родившейся в Тель-Авиве) начала рассказывать о своих походах в храмы. Новость определенно относилась к четвертому измерению. Кальман, как оказалось, любила слушать музыку в церкви Св. Фомы на Пятой авеню. Она дивилась терпимости прихожан, которые позволяли даже неверующим сидеть на церковных скамейках: “Ты можешь делать все, что хочешь… Ну, наверное, не все. Но ты можешь приходить и уходить. Можешь делать все и не должен делать ничего”.

Я начинала видеть то, что видела Кальман. Она воспринимала пространство не как что-либо ограниченное, но как систему, открытую для бесконечного изучения. Церковь, на первый взгляд связанная лишь с религией, для нее была связана с музыкой, коллективом и свободой убеждений. Дом престарелых, по моему мнению, предназначен только для престарелых социальных работников и самим своим названием исключает из числа посетителей нас, совсем не престарелых и совсем не социальных работников. Однако двери его были открыты, а для Кальман этого оказалось достаточно, чтобы заглянуть. Поверните налево там, где вы всегда сворачиваете направо. Откройте ворота в городской сад, в котором вы никогда не бывали. Подумайте о прохожем как о человеке, который ждет, что вы с ним заговорите.

Все поведение Кальман указывало, пусть ненамеренно, на многочисленные требования, предъявляемые городом к пространству. В городах множество частных и общественных территорий, на которые можно заходить свободно, и территорий, на которые можно заходить лишь по приглашению. Во втором случае единственным признаком того, что прохожие приглашаются внутрь, может быть открытая дверь (хотя владельцы и оставляют за собой право, оглядев визитера, выгнать его обратно на улицу). Иногда граница между частным и публичным неочевидна, однако большинство горожан инстинктивно чувствует разделительные линии. Городские тротуары представляют собой нечто среднее: в целом это публичное пространство, то есть принадлежащее муниципалитету – однако это, в свою очередь, означает, что каждый, кто захочет поставить на тротуаре столб, должен заплатить городским властям и получить разрешение. Получив разрешение муниципальных властей, частный ресторан может выставить на тротуаре свои столики. Владельцы газетных автоматов или киосков с едой также платят за пользование тротуаром. Если вы хотите просто идти по улице и громко выражать протест по тому или иному поводу, или выставлять предметы искусства, или самому изображать предметы искусства на тротуаре, вам понадобится разрешение. Однако за тротуары отвечают также владельцы примыкающих к ним зданий. Эти люди должны чинить, чистить и вообще содержать в порядке участки тротуара перед своими зданиями – хотя тротуар им и не принадлежит.

Городские здания, напротив, обычно относятся к частной территории и обычно принадлежат одной стороне (домовладельцу или корпорации) и сдаются внаем другой стороне (арендатору). Если зданием владеет кооператив, ему принадлежит все пространство внутри него. В Нью-Йорке также есть “находящиеся в частном владении места общего пользования”, которые застройщики проектируют и обслуживают в обмен на право строить более высокие здания.

В Майре Кальман меня поражало то, с какой легкостью она перемещалась в пространстве. Если бы она вдруг открыла почтовый ящик на улице (федеральная территория) и вытащила оттуда письмо, я ничуть не удивилась бы. Конечно, она не умеет взбегать по стене, однако ее способность выходить за социальные и культурные рамки, определяющие, куда человеку можно пойти, а куда нет, кажется мне сверхспособностью.

Можно ли сказать, что у мозга Кальман есть некая особенность, позволяющая ей видеть больше возможностей, чем мне? В целом – да. Нейробиологи лишь приближаются к пониманию этого явления. Разница не совсем очевидна, и нет никакого канонического “творческого мозга”, который можно увидеть невооруженным глазом – например, используя френологическую таблицу. Однако группа ученых все же нашла особенность мозга, характерную для тех, кого принято называть творческими людьми. Исследователи показали, что у некоторых творческих людей снижено количество одного из типов рецепторов дофамина в таламусе. Такие люди также демонстрировали хорошие результаты в тестах на “дивергентное мышление”, во время которых испытуемых просят придумывать, например, все более сложные способы применения привычных вещей. Снижение количества рецепторов может приводить к более активному поступлению информации к различным частям мозга, что позволяет находить необычные решения. “Мышление, выходящее за рамки привычного, становится возможным благодаря некоторому нарушению целостности этих рамок”, – утверждают ученые.