Замок Бландинг - Пэлем Грэнвил Вудхауз

– Нет, – сказала она, и человек повнимательней заметил бы в ее тоне какую-то неловкость. – Мистер Уоткинс хочет посмотреть Шрусбери.

– Да? Ну-ну. А ты мамашу не видела?

– Кажется, сидит в саду, вон там.

– А! Сидит? Спасибо!

Фредди пошел туда, куда она указала, и увидел тетю. Она и впрямь сидела. У ног ее лежал эрдельтерьер, на коленях – мопс. Сама она глядела вдаль, словно, как и племянник, чем-то терзалась.

Так оно и было.

Когда заменяешь мать четырнадцати собакам, забот не избежать, но леди Олсоп мучили не бессловесные друзья, а дочь, Гертруда.

Невеста преподобного Руперта Бингэма слишком интересовалась одним из тех одаренных людей, которых леди Констанс непрестанно приглашала в замок. Был он тенором, звался Орло Уоткинсом, пел на эстраде.

Чувства леди Олсоп к будущему зятю были теперь совсем иными. Обнаружив, что он – племянник и наследник богатейшего судовладельца, она горячо его полюбила и поселилась с Гертрудой в Бландинге, чтобы жениху и невесте было легче видеться. Но Гертруда виделась не столько с женихом, сколько с этим тенором. Они буквально не разлучались.

Всякий знает, как опасны эстрадные теноры. Гостя в замке, они сидят за роялем, глядят в глаза племянницам хозяина и голосом, похожим на газ, текущий из трубы, поют про любовь, кровь и вновь. Не успеешь оглянуться – и племянницы, отказав достойным священнослужителям, уедут с людьми, все будущее которых зависит от Британской радиовещательной корпорации. Если уж тут мать не может вздрогнуть, я и не знаю, когда ей дрожать.

Вот леди Олсоп и дрожала, и не унялась, когда мирную летнюю тишину нарушило страшное рычанье. Эрдель и мопс откликнулись вместе на появление Фредди.

Леди Олсоп задрожала сильнее, догадавшись по его виду, что он снова будет расхваливать свой корм. Однако она уже знала, что надо немедленно заговорить о чем-нибудь другом, и заговорила.

– Ты не видел Гертруду? – спросила она.

– Видел, – ответил он. – Взяла мою машину, едет в Шрусбери.

– Одна?

– С Уоткинсом.

Леди Олсоп перекосилась.

– Фредди, – застонала она, – я очень беспокоюсь!

– О чем?

– О Гертруде.

Фредди отвел эту тему рукой.

– Совершенно незачем, – сказал он. – Беспокоиться надо об этих собаках. Вот они лаяли на меня. А почему? Нервы. Просто комки нервов. А это почему? Не тот корм. Пока они едят эту мерзость без витаминов, они будут лаять как угорелые. Мы уже говорили, что я хотел бы поставить небольшой опыт…

– А ты не мог бы намекнуть?

– Кому, им?

– Гертруде.

– Мог бы. На что?

– Она все время с Уоткинсом. Слишком часто его видит.

– Как и я. Все мы видим его слишком часто.

– Она совсем забыла Руперта!

– Руперта? – оживился Фредди. – Вот именно. У него есть собака, она ест только наш корм. Ты бы ее видела! Сверкает. Крепкая, сильная, глаза горят… Ее зовут Бутыль. Его, это кобель.

– При чем тут собака?

– Как при чем? Это суперсобака. Звезда. А все корм!

– Я не хочу говорить про этот корм!

– А я хочу. Я поставлю опыт. Может быть, ты не знаешь, но мы, в Америке, сами едим наши галеты перед толпой. Показываем, что они хороши и для людей. Что там едим – смакуем! Жуем, жуем, жуем…

– Фредди!

– …и жуем, – закончил Фредди. – Как и они, собаки. Они знают свою пользу… Сейчас покажу.

Если не говорить о том, что леди Олсоп затошнило, все было бы хорошо; но Фредди переоценил свои возможности. Ему не хватило опыта. Обычно агенты фирмы начинают с обойных гвоздей, переходят на утюги и патентованные завтраки, а уж потом берутся за галеты. Фредди показалось, что он проглотил то ли кирпич, то ли опилки; и он закашлялся. Когда кашель прошел, он увидел замок, газон, цветы – но не леди Олсоп.

Однако с мастером своего дела справиться не легче, чем с галетой Доналдсона. Меньше чем через час, в Матчингеме, служанка сообщила пастору, что к нему пришли.

– Здравствуй, Туша, – сказал Фредди. – Нельзя одолжить твою собаку?

Наклонившись к коврику, он почесал собаку, и та помахала хвостом. Собака была хорошая, хотя и неведомой породы. Мать ее славилась своими чарами, определить отца не смогло бы ни одно генеалогическое общество.

– А, Фредди! – сказал преподобный Руперт. Сказал он это рассеянно и невесело. Ничего не поделаешь, и его терзала тяжкая забота. Вот в каком мире мы живем. Если бы у девушек была совесть, терзались бы не три наших героя, а все четыре.

– Вон стул, – сказал пастор.

– Спасибо, я лучше лягу, – сказал Фредди и лег на диван. – Ноги устали, столько идти…

– А что с машиной?

– Гертруда взяла. Повезла Уоткинса в Шрусбери. Преподобный Руперт Бингэм сидел неподвижно. Его широкое красное лицо как-то затуманилось, огромное тело поникло. Печаль его была столь очевидна, что Фредди спросил:

– Что случилось?

Рукой, похожей на окорок, пастырь протянул ему листок, исписанный неровными строчками.

– На, читай.

– От Гертруды?

– Да. Пришло сегодня утром. Ты прочитай!

Фредди прочитал.

– По-моему, – сказал он, – это отставка.

– Да, видимо, – согласился Бингэм.

– Оно длинное, – объяснил Фредди, – и бестолковое. Всякие эти «Уверены ли мы?», «Знаем ли мы себя?» или там «друг друга». Но скорее всего отставка.

– Ничего не понимаю.

Фредди сел на диване.

– А я понимаю, – сказал он. – Тетя Джорджиана боялась не зря. Эта гадюка Уоткинс увел у тебя невесту.

– Ты думаешь, она влюбилась в Уоткинса?

– Думаю. И вот почему: он поет. Певец. Девицы это любят. Знаешь, блеск…

– Не замечал никакого блеска. По-моему, этот Уоткинс похож на водоросль.

– Очень может быть, но он свое дело знает. Такие самые голоса действуют на девиц, как мята на кошку.

Преподобный Руперт тяжело вздохнул и сказал:

– Понятно…

– Все дело в том, – продолжал Фредди, – что он романтичный, а ты нет. Хороший – да. Надежный – да. Но не романтичный.

– Значит, ничего сделать нельзя?

Фредди подумал.

– А ты не можешь предстать в романтическом свете?

– Это как?

– Ну, останови коня.

– Где я его возьму?

– М-да… – сказал Фредди. – И то правда. Где взять коня?