Владимир Набоков, отец Владимира Набокова - Григорий Аросев

(В скобках отметим один милейший факт: автор того самого дуэльного кодекса – Василий Дурасов, сейчас известен только этот свод правил. Но до революции существовали другие, и как раз один из них написал… Алексей Суворин!)

В. Д. Набоков изо всех сил пытался представить свое противостояние с Сувориными как частный конфликт, однако, и это хорошо понимали обе стороны, дело было куда сложнее. Газета «Новое время» представляла консервативно-реакционные силы (и даже являлась «твердыней русского антисемитизма», по словам виднейшего сиониста В. Жаботинского), ненавидевшие либералов и кадетов, которых представляли Набоков, Гессен, Милюков и многие другие, а также газета «Речь». Вопрос соответствия богатства Набокова и представляемых им демократических позиций всегда звучал очень остро. На повестке дня стояло и увеличение аудитории обеих газет: издания не бедствовали, но переманить определенную часть публики враждебного издания было задачей сколь непростой, столь же и привлекательной.

В общем, сложилась странная ситуация, порадоваться можно лишь за то, что до дуэли дело так и не дошло. Как и до суда: коррупционное дело в отношении Снессарева открыто не было, хотя, как пишет Левинг в той же статье, позднее в книге «Мираж “Нового времени”» недуэлеспособный журналист признался в заказных публикациях, к которым он имел отношение как раз в годы скандала с Набоковым. Но это было потом, а в 1911 году никаких доказательств у Набокова быть не могло, а равно ему было бы тяжело доказать умышленное оскорбление в свой адрес в связи с пассажем о «московской купчихе», поскольку Снессарев лишь «давал урок» инсинуации.

Официальное отношение к дуэлям в те годы существенно поменялось. И хотя дуэлянты оставались преступниками, иногда даже суд предлагал участникам спора формулировку «или отставка, или дуэль». Набоков выступал резко против старинного обычая и заявлял о необходимости самого жесткого преследования дуэлянтов. Сложно представить, что все это, включая также репутацию и поведение Набокова, не учитывалось Снессаревым и Сувориным при подготовке статьи об инсинуациях (без ведома редактора материал выйти не мог), – вероятность вызова со стороны Набокова казалась «Новому времени» минимальной. Однако вызов поступил: не ответить на личное оскорбление Набоков не мог.

Здесь надо отметить, что Набоков действительно готовился к дуэли или, по крайней мере, всерьез рассматривал ее возможность. Об этом мы знаем из «Других берегов» – книги воспоминаний Владимира Набокова – младшего. Доказательством, что В. Д. Набоков считал дуэль более чем вероятной, можно считать визиты Карла Тернана, тренера по фехтованию, который в дни скандала неоднократно приходил к Набоковым. И явно не для того, чтобы выпить чаю. Далеко не факт (но и не исключено), что, дойди дело до обсуждения подробностей, в качестве оружия была бы выбрана шпага, но в физическую форму и соответствующее боевое настроение Набоков себя привести явно хотел.

Чуть выше мы сказали, что последнее слово осталось за Набоковым. Так, да не совсем. В тот же день, когда он опубликовал в «Речи» свою последнюю заметку на эту тему, в «Новом времени» за авторством Бориса Суворина, единокровного брата Михаила, вышла глупейшая вещица: пьеса «Неистовый Вольдемар», в которой кадеты обсуждали, как бы Вольдемару половчее уклониться от вызова на дуэль. Вообще-то пародии, насмешки в рамках приличия, сатира – дело хорошее и даже нужное. При наличии вкуса и таланта. С ними в «Вольдемаре» были большие проблемы, но, на счастье Набокова, текст не привлек большого внимания и репутации его не повредил, а у него самого хватило самообладания никак на него не реагировать. (Здесь не обойтись без мистической детали: в «Неистовом Вольдемаре» утверждается, что главный герой не намерен рисковать жизнью ради газеты «Речь», но при этом чуть более десяти лет спустя прототип неистового Вольдемара, В. Д. Набоков, будет рисковать жизнью – и потеряет ее, – спасая Павла Самодовольного, еще одного персонажа идиотской пьески, то есть Павла Милюкова, от рук человека, который был… крестным сыном знакомого Алексея Суворина!)

К теме несостоявшейся отцовской дуэли Набоков-младший за всю свою авторскую жизнь обращался неоднократно. И если один раз – в «Других берегах» – он просто описывал свои ощущения, насколько мог восстановить их в памяти, то в других случаях он обращался к поединку В. Д. Набокова как автор художественной, а не автобиографической прозы.

Есть несколько текстов, где эта тема поднимается. Один из этих текстов – рассказ «Подлец» (написан в 1927 году, опубликован в 1930-м), в котором герой, Антон Петрович, живущий в Берлине, вынужденно вызывает на дуэль своего приятеля (мгновенно превратившегося в бывшего) по фамилии Берг, так как последний оказался замешанным в любовную историю с женой Антона Петровича. Однако, вопреки тому, что он сам вызвал Берга на дуэль, предстоящий поединок очень пугает героя. Антон Петрович в результате просто сбегает с места поединка, но позором для него это не заканчивается, потому что еще до того, как наружу выходит то, что Антон Петрович струсил, выясняется, что струсил и Берг, первым отказался от дуэли – и обесчещенным оказывается именно Берг, а не Антон Петрович (и «подлец» в рассказе – как раз Берг).

Мы настолько подробно вспоминаем этот рассказ ровно для понимания того, что идея двойного отказа от дуэли, конечно, была взята Набоковым-младшим из реальных событий, однако при всем взаимном неуважении, которое, очевидно, питали друг к другу В. Д. Набоков и оба Суворина и Снессарев, вряд ли кто-либо считал другого таким ничтожеством и подлецом, каким считали Антона Петровича и Берг, и сам Антон Петрович. Безусловно, разногласия были очень серьезные, но до уровня взаимного унижения они, как мне кажется, не опускались. Поэтому рассказ «Подлец» вряд ли стоит рассматривать как непосредственную рефлексию событий 1911 года.

Равно как и эпизод из «Подлинной жизни Себастьяна Найта», где отец главного героя и рассказчика, обозначенного буквой «В.», вызвал на дуэль своего обидчика Пальчина, который утверждал, что имел роман с Вирджинией – матерью Себастьяна, бросившей мужа и ребенка через несколько лет после рождения мальчика. Отец на дуэли не погиб, но был ранен и в результате умер из-за простуды, «с которой его наполовину залеченное легкое справиться не сумело». «Пальчин был хам и дурак. ‹…› Но именно потому, что Пальчин был хам и дурак, мне трудно постичь, зачем было человеку с достоинствами моего отца рисковать жизнью ради удовлетворения – чего? Чести Вирджинии? Собственной жажды мести? Но ведь так же, как честь Вирджинии была невозвратимо загублена самим ее бегством, так и мыслям о мщении следовало давным-давно утратить злую их неотвязность в счастливые годы второго супружества отца», – писал В. В. Набоков, чуть дальше называя дуэль «скверным делом» и тем самым вольно или невольно подражая отцу, который ставил примерно такие же вопросы лет за 30–40 до того.

Совсем другое дело – рассказ «Лебеда» (1932), в котором Набоков, как мы теперь понимаем, фактически полностью описал свои подростковые переживания, только в художественной форме (как раз незадолго до дуэльной истории Владимир-младший, а вскоре и Сергей были зачислены в Тенишевское училище). Главный герой «Лебеды» – мальчик по прозвищу Путя Шишков (его настоящее имя мы не узнаем), ему столько же лет, сколько было Набокову на момент истории отца с Сувориным. Выходит так, что Набоков впервые вернулся к тем событиям, и следить за этим очень интересно, зная, что речь идет о подлинной истории. Конечно, есть определенные отличия (в частности, обидчиком отца героя «Лебеды» оказывается не газетчик, а депутат Туманский), но общая канва, а также палитра переживаний сохранена. Впрочем, есть одно важное отличие от подлинной истории: в рассказе «Лебеда» дуэль все-таки случается, хотя все заканчивается хорошо. Туманский стрелял первым и дал промах, а Шишков-старший выстрелил в воздух. Но важно то, что на момент окончания дуэли Путя еще ничего об этом не знал, а о случившемся ему рассказали в школе только на следующее утро. Играет ли это особую роль? Вероятно, нет, потому что важнее переживания, страдания и непонимание происходящего мальчика Пути, а также его радость от исхода, переданные Набоковым, разумеется, мастерски.