Мальчики в лодке - Дэниел Джеймс Браун

Такая жизнь делала Джо сильнее и увереннее в себе. Хотя он работал не покладая рук, но не бросил школу и даже получал хорошие оценки. Однако в конце дня он оставался всегда один, каждую ночь возвращаясь в пустой недостроенный дом. Он ел в одиночестве, сидя на одном конце большого обеденного стола, где раньше вся его семья собиралась на шумный ужин. Каждый вечер он мыл одну тарелку, которой пользовался всегда, вытирал ее и ставил на место, наверх стопки посуды, которую Тула оставила в кухонном шкафу. Он садился за старый рояль своей матери в гостиной, пробегался пальцами по клавишам и играл простые мелодии, которые плыли по темным пустым комнатам дома. Он садился на верхние ступеньки крыльца, играл на банджо и тихо пел для себя.

В последующие месяцы Джо продолжал искать в Секиме новые возможности. Вниз по улице Сильберхорн Роуд он нашел подработку, помогая своему старшему соседу, Чарли Макдоналду. Макдоналд зарабатывал лесозаготовкой, спиливая огромные тополя, которые росли на песчаных берегах реки Дандженесс. Работа была изнурительной, тополя росли такие громадные, такого большого диаметра, что иногда у Чарли и Джо больше часа уходило на то, чтобы повалить хотя бы один, двигая двухметровой двуручной пилой туда-сюда, проходя ею сквозь мягкую белую древесину. Весной, когда деревья наливались соком, он брызгал в воздух на метр из пня, после того как дерево наконец-то падало. Потом Чарли и Джо отрубали все ветки топорами, оббивали кору с бревен длинными железными прутьями и тащили деревья к тяговым лошадям Чарли, Фритцу и Дику, чтобы вывезти поленья из леса и отправить на целлюлозный завод в Порт Анджелесе.

Чарли во время Великой войны отравился газом, и его голосовые связки были почти полностью уничтожены. Он мог говорить только хриплым шепотом. Пока они работали вместе, Джо все время удивлялся, как Чарли управлялся с огромными тяговыми конями, едва слышно произнося «но» или «тпру», а чаще всего просто свистел и кивал головой. Чарли давал команду, Фритц и Дик одновременно ложились, чтобы он их пристегнул. Он давал другую команду, и оба коня поднимались и тянули так, будто они были одной лошадью, четкими, абсолютно одинаковыми движениями. И они старались от всего сердца. Когда лошади так тянули, Чарли говорил Джо, что вдвоем они могли вытянуть веса намного больше, чем сумма того, что вытянула бы каждая из них. Они бы тянули, говорил он, до тех пор, пока бревна не двинулись, не лопнула упряжь или не остановились их сердца.

Временами Джо стал ужинать с семьей Макдоналдов, которые приглашали его в благодарность за труд. Его очень полюбили две маленькие дочери Чарли – Маргарет и Перли, – оставаясь после ужина и иногда, после долгих вечеров оставаясь на ночь, он играл на банджо и исполнял песни для девочек, или, лежа в гостиной на плетенке, они играли в домино, маджонг или микадо.

Скоро он нашел еще один способ заработать пару долларов и одновременно находя себе развлечение. Вместе с двумя школьными друзьями, Эдди Блейком и Ангусом Хэем-младшим, они организовали группу: Джо играл на банджо, Эдди – на барабанах, а Ангус – на саксофоне. Трио исполняло джазовые песенки во время перерывов в кинотеатре Секима «Олимпик» в обмен на возможность посмотреть кино. Они играли и на вечерах в Карлсборге, в театре Грейндж Холл. Субботними вечерами они играли в танцевальном зале рядом с близлежащим районом Блайн, где один фермер с помощью пары проводов с электрическими лампочками превратил свой амбар-курятник в самое популярное место Секима для танцев. Девушек пускали в Чикен Куп бесплатно, парней – за двадцать пять центов, но Джо и его друзьям не приходилось платить, когда они выступали. Для Джо это многое значило; ведь несколько недель назад Джойс Симдарс вернулась из Монтаны, и бесплатный вход означал, что он мог позволить себе водить ее на свидания. К своему огорчению, он обнаружил, что ей разрешали гулять очень редко – и только в том случае, если ее мама могла пойти с ней, строго и неусыпно следя за ней, сидя на широком плюшевом заднем сиденье «Франклина», контролируя опасную территорию.

Больше всего на свете Джойс Симдарс хотела, чтобы ее мать была менее чопорной. Ее предками были иммигранты из Шотландии и Германии, которые осели в Секиме как первопроходцы. Ее родители верили, что работа была ценностью сама по себе, что она возвращала заблудшую душу на путь истинный и что много ее не бывает. На самом деле отец Джойс уже был на прямом пути к смерти от перенапряжения. Страдая от увеличенного сердца и острого ревматизма, он тем не менее продолжал возделывать землю старым способом – за упряжкой мулов. К концу его жизни мулы просто таскали его через поле, начиная работу сразу после восхода солнца и до позднего вечера, а во время посадочного сезона – по шесть дней в неделю.

Джойс Симдарс, шестнадцать лет

Но именно мать, а точнее, ее религиозные взгляды больше всего расстраивали Джойс. Энид Симдарс приняла для себя религию Христианской науки, веры, которая учила, что материальный мир и все зло, которое в нем есть, – иллюзорно, что единственная реальность – это духовность. Кроме всего прочего это означало, что молитва, и только молитва может залечить такие недуги, как ревматизм, который поразил отца Джойс, и что доктора были пустой тратой времени. Также эти догмы сильно отразились на методах воспитания Джойс. Энид верила, что была только «хорошая Джойс», и что «плохая Джойс» была теологической невозможностью, что любая личность, которая может внезапно появиться, была по определению самозванцем в обличии ее дочери. Когда Джойс вела себя плохо, она просто переставала существовать для своей матери. Плохую Джойс родители заставляли садиться на стул и ни в какую ее не узнавали, ей не разрешалось вставать со стула до тех пор, пока Хорошая Джойс не появлялась снова. В результате Джойс провела большую часть детства, борясь с мыслью, что любая плохая мысль или поведение с ее стороны означали, что она была недостойна любви, даже находилась в неминуемой опасности и могла прекратить свое существование. Через много лет она вспоминала, как сидела на стуле, плакала, ощупывала себя снова и снова, отчаянно думая: «Я все еще здесь, я ведь тут!»

Единственным убежищем для нее была работа вне дома, а не в доме. Она ненавидела домашние дела, отчасти потому, что в доме Симдарсов они никогда не заканчивались, отчасти потому, что они держали ее под постоянным зорким присмотром матери. Ухудшалось все тем, что к пятнадцати годам Джойс начала страдать от артрита, по-видимому, полученного в наследство от отца. И бесконечное мытье посуды, натирание полов и мытье окон были теми видами монотонной работы, которая лишь усиливала боль в руках и запястьях. Когда Джойс выпадал такой шанс, она сразу бежала на улицу, работать на грядках или ухаживать за животными вместе с отцом. Ему трудно было выразить свою привязанность к людям и проще было приласкать дворовую собаку, чем одного из детей, но, по крайней мере, Джойс казалось, что он был рад видеть ее рядом, и она находила его работу намного более интересной, чем домашние дела. Ведь работа на ферме часто включала в себя решение практических задач, надо было изобретать что-то новое, и это очень нравилось ей и только усиливало ее и без того немалую любознательность, которая уже помогла ей стать весьма хорошей ученицей в школе, почти ученой. Она всегда стремилась тщательно углубляться в то, что привлекало ее интерес, от фотографии до латинского языка. Ей нравилось мыслить логически, раскладывать процессы на составляющие, а потом снова собирать, – не важно, была ли это речь Цицерона или ветряная мельница. Однако в итоге мытье посуды, куча домашних дел и неусыпная бдительность матери всегда ожидали ее дома, в темных, маленьких комнатках.