Эшафот забвения - Виктория Платова

Анджей нагнулся к Александровой, бесстрастно взиравшей вмутную поверхность зеркала.

– Вам нравится, Татьяна Петровна? Несколько секундАлександрова молчала, а потом, пожевав губами, сказала бесцветным голосом:

– Да. Это все, что я хотела знать о старости и смерти…

– Тогда пойдемте. Нас уже ждут. Он помог старухеподняться, и они вышли из гримерки, оставив нас троих – оглушенных иочарованных. На пороге Анджей обернулся и подмигнул нам:

– На задерживайтесь, девчонки, я жду вас на площадке.Самое главное только начинается, и оно вам должно понравиться.

Мы остались одни. Леночка выбила из пачки три сигареты ипротянула нам. Она курила только “Парламент” с угольным фильтром и славиласьтем, что никого и никогда не угощала своими дорогими сигаретами.

– Он сумасшедший, – затягиваясь, сказала Ирэн последолгого молчания, – опасный сумасшедший. Чего доброго, весь мир обратит в своюверу…

– Он гений, – тихо поправила Леночка, – он сможетобратить.

– Это одно и то же. Вуди Аллен…

– Да пошла ты со своим Вуди Алленом!.. – Леночкамахнула рукой и выскочила из гримерки. Мы с Ирэн потянулись за ней.

* * *

…И едва успели на торжественный момент начала съемок. Вблагоговейной тишине сценаристка Ксения Новотоцкая, по старойкинематографической традиции, разбила о камеру блюдце. Это было блюдце изстаринного китайского фарфора династии Тан, купленное у ночного сторожа МузеяВостока за бешеные деньги, – Анджей и здесь остался верен своим широким жестам.

…Мне достался маленький осколок – тонкий и прозрачный, каклист бумаги.

В первый съемочный день Братны работал только со старухой иее вещами. Вся его легкость куда-то подевалась, на съемках он оказалсянастоящим деспотом. Дубли следовали один за другим – Анджей добивалсямаксимального соответствия происходящего своим собственным представлениям. Кконцу смены группа была полностью вымотана. Вся, за исключением самогорежиссера и старой актрисы. В руки Братны действительно попал уникальныйчеловеческий материал: на площадке Александрова творила чудеса. Уже потом сталоясно, что никакого чуда нет, – она играла себя самое, тихое благородство,сдержанное увядание, исповедь перед концом. Первое впечатление от Александровойиспарилось как дым: не было ни крашенных хной волос, ни стертых губ; Братнывернул ей достоинство, потерянное где-то между пятьдесят первым и пятьдесятвосьмым годами. Теперь она была, пожалуй, даже красива. В коротких перерывах накофе и сигареты актриса и режиссер уединялись и о чем-то тихо разговаривали. Явидела, как несколько раз Анджей коснулся пальцами дряблой щеки Александровой,– это был жест по-настоящему влюбленного человека. Впрочем, за ними наблюдалане только я одна: несколько раз я наткнулась на потемневший от ревности взглядЛеночки Ганькевич.

– Ты посмотри, что он делает с этой старой сукой, –шепнула мне Леночка дрожащими губами, – просто два голубочка. Противносмотреть.

– Это работа. – Я попыталась успокоить ее.

– Это извращение! Он извращенец, я так и думала.

– Режиссер и должен быть влюблен в свои персонажи,иначе никакого кино не получится.

– Не говори глупостей… Если бы… Если бы он хоть разподошел ко мне вот так.

– Переквалифицируйся в актрисы, – посоветовала я.

– Господи, почему я согласилась работать в этой клоаке!– в сердцах сказала Леночка и тихо добавила:

– Но я ничего, ничего не могу с собой поделать…

– Все будет хорошо.

– С ним ничего не будет хорошо. Он разрушает, онсжирает твою душу, неужели ты до сих пор этого не поняла? Он забирает твою душусебе…

…После окончания смены туг же, в павильоне, началасьграндиозная попойка. В ней принимала деятельное участие вся группа подпредводительством Сереги Волошко и Вована Трапезникова. Братны не поскупился издесь: инкрустированные перламутром ломберные столики из реквизита ломились отдорогих коньяков, ликеров, шампанского, мартини и настоящего французского вина(последним приобретением Братны был какой-то французский спонсор-винодел изБрив-ла-Гайарда). Сначала все сидели тесной компанией и дружно выпивали зарежиссера, актеров, директора съемочной группы и группу вообще, киноискусствовообще и отечественный кинематограф в частности, за доверчивыхидиотов-спонсоров, за председателя Госкино Армена Медведева, не выдавшего нафильм ни копейки. И почему-то за Шарля Азнавура.

Братны и Андрей Юрьевич Кравчук уехали после первого бокалашампанского – им нужно еще было отвезти домой Александрову. Вся троицанезаметно удалилась из павильона, причем Братны нежно поддерживал старушку подлокоток. Леночка, старавшаяся и здесь быть поблизости от предмета обожания,проводила их не предвещающим ничего хорошего взглядом.

Обезглавленная и лишенная руководства группа сразу жераспалась на несколько шумных компашек по интересам. Композитор-концептуалистБогомил Стоянов, плюнув на свое экспериментальное творчество, врубил на всюкатушку пошлейшего Эроса Рамазотти. Дядя Федор не терял надежды обольститьочаровательную простушку Дашу Костромееву, которая от выпитого коньяка сталаеще очаровательнее. Вован Трапезников учил непорочную гримершу Ирэн куритьанашу и запивать ее водкой. Серега Волошко, первым напившийся вдрызг, мирноспал, положив голову на кофр. Я, с так и не допитым стаканом коньяка, медленнобродила по павильону среди съемочной техники и думала о том, что самаяудивительная съемочная группа, лишившись своего режиссера, превратилась вбанальность, общее место кинематографа.

…Я увидела мальчиков Кравчука совершенно случайно, в самомдальнем углу павильона, примыкающем к пологому подиуму: здесь, за железнымиворотами, был выезд на улицу. Сейчас ворота были приоткрыты, сквозь нихпроникал прониз??вающий стеклянный холод ноябрьской ночи. К самому въезду былподогнан маленький грузовичок “Газель” с надписью на борту – “Киносъемочная”.Парнишки сосредоточенно сгружали в грузовичок какие-то ящики. Эти ящики я ужевидела в павильоне: в них – любовно упакованные и завернутые в вощеную бумагу –лежали антикварные цацки, которые Братны выманил у доверчивого населения. А воти обратная сторона медали, грустно подумала я, как после этого верить тезису,что гений и злодейство несовместны?..

Основательно продрогнув, я отхлебнула коньяку и вернулась ксъемочной группе.

Не доходя до юпитеров, которые освещали шумное ибеспорядочное застолье, я услышала возню и придыхания за китайской ширмой(цветы лотоса, роспись лаком по черному дереву, императорская династия Цин,восемнадцатый век): в мои времена первый съемочный день тоже оканчивалсябеспорядочным адюльтером по-быстрому, вот только я никогда в этом неучаствовала. А спустя несколько минут из-за ширмы показались трое: ассистент посъемочной технике Садыков, водитель Тема и Леночка Ганькевич. Парни на ходузастегивали джинсы, Леночка поправляла растерзанную блузку (шикарная вещь, ейтак хотелось понравиться в ней Братны). Леночка в упор посмотрела на меняосатаневшим от алкоголя и грубых любовных ласк взглядом. Потом взяла у меня изрук недопитый стакан и опорожнила его одним махом.