Общество поглощения. Человечество в поисках еды - Марк Биттман

стало синонимом помета местных летучих мышей и морских птиц, насколько богатого азотом, что его нельзя вносить непосредственно в почву, чтобы не обжечь корни растений{62}.

Местные жители знали, что из гуано получается самое лучшее удобрение, и создали справедливые и устойчивые методы сбора, транспортировки и даже распределения этого вещества. Каждой семье полагалась доля гуано с определенного острова, и нарушители требований этой системы несли наказание{63}. Однако, как и многие другие системы аборигенных народов, она была уничтожена через несколько десятилетий после того, как Гумбольдт привез образцы гуано в Европу, где их проанализировали. Оказалось, что гуано превосходит все известные прежде вещества в качестве источника азота для почвы.

Для остро нуждавшихся в удобрениях европейцев гуано стало манной небесной. Оно содержало не только больше азота, чем любой другой помет или навоз, но и калий и фосфор в высоких концентрациях. Что было еще лучше, имелся невообразимо огромный, рекордный запас гуано, причем сосредоточенный в одном месте.

Подобно остаткам растений и животных, превратившимся в добываемую нефть, это гуано накапливалось тысячелетиями. Как и нефть, его оставалось только взять, если вы были достаточно бессовестны, чтобы пренебречь правами местных жителей. Европейцы обнаружили огромные залежи гуано, и их интересовало лишь одно: найдено решение острейшей проблемы, и оно сделает их невероятно богатыми. И они взяли гуано.

Если бы не было обнаружено, вполне возможно, что настоятельная необходимость исследовать новые методы севооборота и применения навоза развернула бы земледелие совершенно в ином направлении, столь же продуктивном, но более здоровом со всех точек зрения.

К сожалению, этого не случилось. Каждая новая партия гуано лишь укрепляла метод ведения сельского хозяйства, игнорировавший целостный взгляд на здоровье почвы и сводящийся лишь к простому добавлению в нее питательных веществ. Спрос рос как на дрожжах, и в 1840-х годах британский импорт гуано увеличился в 100 раз{64}.

Безусловно, гуано, которое компостируется как никакой другой навоз, – потрясающий восстановитель почвы. Проблема заключалась в том, что это был традиционный продукт традиционного общества, и, подобно великому множеству богатств Западного полушария, этот продукт был попросту украден и вывезен в Европу. Более того, источник гуано является ограниченным и невозобновляемым.

Залогом здорового земледелия является система, близкая к замкнутой, в которой питательные вещества и даже физические компоненты почвы, не относящиеся к нутриентам, перерабатываются на месте в максимально возможном объеме. Помешательство на гуано помогло вымостить дорогу к двум столетиям агрокультуры, все более опустошающей и истощающей почву. Это стало одним из ярчайших проявлений редукционизма.

Методы обращения с землей стали предсказуемо и трагически упрощенными вследствие ошибочного решения, что растения не нуждаются в буквально сотнях элементов и соединений и триллионах микроорганизмов, содержащихся в здоровой почве. Согласно редукционистскому анализу, почва и растения нуждаются лишь в азоте, калии и фосфоре.

Удобрения накапливались по всему земному шару тысячи и миллионы лет, чтобы быть израсходованными за несколько десятилетий. Европейцы осозна́ют ущербность этого подхода во второй половине XIX столетия – особенно после создания химических удобрений, – когда станет ясно, что пренебрежение природными законами, препятствующими безоглядному культивированию, не тот фундамент, на котором можно построить устойчивую систему.

Для европейцев это не должно было стать откровением. Ньютон рассматривал конечную природу материи, а древнегреческий философ Эпикур сказал: «Совокупность всех вещей всегда была такой, как сейчас, и всегда будет». Даже крайний редукционист Лейбниц отмечал, что «глупо» вести себя так, словно «Земля неистощима в своих дарах»{65}. Аналогично Карл Маркс критиковал новый способ фермерства, говоря, что он «грабит» почву, и оплакивал конец «самоподдерживающего земледелия» еще в 1861 году. Через несколько лет он описал «систему истощения в Северной Америке», где «было дешевле и прибыльнее расчищать и засаживать новую землю, чем обновлять старую»{66}. Незачем говорить, что этот более дешевый и прибыльный подход к сельскому хозяйству стал господствующим.

Британский парламент десятилетиями боролся за поддержание отечественного сельского хозяйства в актуальном и активном состоянии. Официальной мерой стало принятие в 1815 году «Хлебных законов», защищавших класс английских землевладельцев задранными тарифами на ввоз зерна ржи, ячменя, пшеницы и многих других продуктов. Благодаря этому цены на продовольствие в стране оставались высокими, и сельская часть страны благоденствовала. Однако с появлением изобилия товарных культур на глобальном рынке стало проще и дешевле выращивать продукты питания за рубежом и привозить в страну. В 1846 году «Хлебные законы» были отменены, и пошлины на пшеницу, прочие злаки и еще некоторые продукты ушли в прошлое.

Гуано позволило британскому земледелию продержаться какое-то время, но при высоком спросе на землю и рабочие руки самодостаточность сельского хозяйства Британии быстро становилась столь же нецелесообразной, что и фермерство для отдельных землевладельцев. По мере развития промышленности все больше крестьян становились фабричными рабочими, и конкуренция мигрантов из села в крупных городах за рабочие места привела к сильному снижению заработной платы. Тем не менее еда должна была оставаться по карману этому возникшему классу наемных рабочих, которых нужно было обеспечить хотя бы минимально необходимым питанием, чтобы они были продуктивны и не бунтовали. Поскольку женщины готовили, занимались детьми и домом бесплатно, заработная плата мужчины должна была покрывать расходы семьи на еду, аренду жилья, и еще немного должно было оставаться на прочие нужды.

Это были исторические изменения: опора Великобритании на дешевую импортную пищу в сочетании с урбанизацией должна была привести к краху ее сельского хозяйства. Действительно, в 1870-е годы началась великая сельскохозяйственная депрессия, завершившаяся лишь по окончании Второй мировой войны.

Как никогда прежде сельскохозяйственные продукты стали товарами глобального рынка. Сейчас это явление кажется нам само собой разумеющимся: если имеются деньги, мы можем каждый день есть бананы, в любом месте и в любое время покупать чернику, помидоры, манго, свежего тунца и кофе. Крупные агрокомплексы и глобальная система сразу обеспечивают нас практически всеми мировыми продуктами питания.

Однако эта доступность повлекла за собой и последствия. Прежде всего участились спровоцированные, в первую очередь политикой, случаи голода, поскольку принципы свободной торговли приводили к вытеснению производства продуктов питания за пределы государства и подрывали способность национальных сельскохозяйственных общин обеспечивать себя пищей самостоятельно. Бывшие земледельцы дали толчок промышленной революции, новые горожане превратились в потребителей – класс людей, которые зарабатывают деньги, но не производят практически ничего из необходимого им самим для выживания.

В некоторых частях мира оказалось проще выращивать дешевую еду, и с конца XIX столетия и на протяжении большей части XX ни одна страна не могла соперничать в этом с Соединенными Штатами.

Не существует идеальных сельскохозяйственных угодий, но территория, получившая название американского хартленда[11], относится к числу самых плодородных, равнинных и хорошо обеспеченных водой во всем мире. Поначалу здесь даже не было необходимости в паровании или севообороте. Значительная часть земли была девственной или столетиями поддерживалась в прекрасном состоянии благодаря взвешенной агрокультуре аборигенных племен.

Расселившиеся здесь массы вновь прибывших быстро осознали, что самое прибыльное использование земли заключается в производстве двух основных товаров – пшеницы и мяса.

Эти определяющие факторы миграции в западном направлении сформировали ландшафт, использование воды и энергии, схемы расселения и в конечном счете – американское питание. Столетие спустя они предопределили те же аспекты в значительной части остального мира. С появлением методов промышленного хозяйствования местное производство пшеницы и мяса – пшеницу постепенно вытесняли более продуктивные кукуруза и соя – стало предметом зависти всего остального мира.

Объемы производимых пшеницы, кукурузы и мяса увеличивались совокупно, и поскольку, например, в Огайо XIX века можно было вырастить значительно больше зерна, чем способно было потребить даже его стремительно растущее население, существенная часть продукции отправлялась на восток и даже за границу. Это было жизненно необходимо для молодой страны, чрезвычайно зависевшей от торговли с Британией.

Однако транспортировка зерна даже после завершения в середине столетия строительства железных дорог оставалась трудной, рискованной и не всегда прибыльной. И зачем столько кукурузы жителям восточных городов?

Подобно