Палома - Анн-Гаэль Юон

И мне это нравилось. Я вспомнила слова Герреро в нашу первую встречу: «Если бы ты была хозяйкой мастерской, что бы ты сделала?» В конце концов, за мечты деньги не берут.

Вошла группа ласточек, длинные черные косы, ленты, шали с бахромой. Одна из них, самая кокетливая, бросила на Анри взгляд, полный намеков.

– Несколько предприятий или несколько женщин? – развеселилась я.

Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Одной из тех улыбок, с которыми сталкиваешься всего два-три раза в жизни. Улыбка, которая, кажется, знает тебя лучше, чем кто-либо. Улыбка, которая верила в меня, как никто до нее.

Он взял мою руку, поцеловал ее и подмигнул.

Вскоре Анри станет экспертом по предложениям руки и сердца. И все они, абсолютно все, будут адресованы мне.

36

Следующие два года стали одними из лучших в моей жизни.

Анри наняли в мастерскую управлять складом и заказами. Мы быстро сделались неразлучны. Люпен научил меня водить и разрешил брать его машину по выходным. Видела бы ты, Лиз, как вытягивались лица горожан, когда мы проезжали мимо: я, воробушек в соломенной шляпе-канотье за рулем, рядом огромный Люпен, а сзади Анри с развевающимися на ветру волосами как ни в чем не бывало дымит сигаретой и декламирует стихи собственного сочинения, одновременно размышляя о том, как открыть свое дело и обрести независимость.

Мы исколесили всю Страну Басков вдоль и поперек: от огней Биаррица до улочек Сен-Жан-де-Люз, от гурманской Байонны до величественного замка в Андае. Эти вылазки были лишь предлогом для долгих бесед. Мы болтали без умолку. Анри интересовался всем, я обожала спорить. Наше молчание было редким, но комфортным. Когда мы были вместе, ничего другого нам не было нужно.

Анри любил вкусно поесть, питая особую слабость к овечьему сыру оссо-ирати. Он обожал эти крошечные, неказистые на вид ресторанчики, в которых, однако, кормили по-королевски. Иногда мы останавливались у одного из молодых пастухов, живущих высоко в горах, среди овец. Анри знал всех. Баск в берете показывал нам созревающий сыр. Анри поглаживал тяжелые круги. Он расспрашивал о цветении солодки, клевера, тимьяна или подорожника – всех этих диких трав, которые служат источником восхитительных ароматов. Анри чувствовал себя одинаково свободно как во дворцах Биаррица, так и в деревенских хижинах. Он нравился всем, от банкиров и метрдотелей до пастухов и простых рабочих. Его любознательность и интерес к другим людям стирали все границы. Я же с карандашом в руке слушала их разговоры о домашнем скоте, летних пастбищах, дожде и медведях. И рисовала окружавшие нас пейзажи: скалы, туман, луга и долины.

Мы уезжали на день, иногда на выходные. Иногда великолепию городов мы предпочитали тихое очарование деревень. Эноа, Наварренс, Ла-Бастид-Клеранс, Сар, Сен-Жан-Пье-де-Пор – в каждом из этих мест Анри просил меня стать его женой. Он никогда не упускал возможности сделать мне предложение. С каждым разом все более искренне, более романтично. Закат в Гетари, подъем на вершину Ла-Рюн, прогулка под парусом, а один раз даже полет на воздушном шаре.

Когда он впервые преклонил колено, я послала его подальше. Он что, хочет все испортить? Мы же просто друзья! Анри пришел в отчаяние. Но не сдался.

– Анри! Ради Бога! – жалобно стонала я каждый раз, когда он доставал из кармана маленькое блестящее колечко.

Это стало игрой между нами. Шуткой. Хотя из нас двоих шутила только я.

Я решила остаться свободной. Как были свободны мадемуазель Тереза или мадемуазель Вера – каждая на свой лад. Я была счастлива, мне было хорошо. Колетт объясняла, что я лишаю себя прекраснейших моментов жизни, однако воспоминания о матери, умершей при родах, темные круги под глазами Кармен и стук Робера в дверь по ночам склоняли меня к мысли, что без них лучше. Без мужа, без любовника. Что касается Паскуаля, то он был лишь далеким воспоминанием.

Моя жизнь протекала здесь. У мадемуазелей. В мастерской. Моя деревня, голос Абуэлы и даже лицо Альмы потихоньку стирались из моей памяти. Оставалось лишь мучительное чувство вины – оно иногда охватывало меня по ночам, когда ветер колотил в ставни. Тогда сестра возвращалась и садилась на мою кровать.

Анри был баском и в душе, и по происхождению. Провинция Суль была его родиной. Как и он, я любила этот дикий, зеленый, суровый край. Землю овец, лесов и рек. Однажды по дороге на побережье – вероятно, в планах было очередное признание в любви – Анри, как обычно, размышлял о своем будущем. Теряясь в сигаретном дыму и устремив взгляд куда-то за горизонт, он пустился в громкие рассуждения, подкрепляя свои слова энергичными жестами. Нужно быть самому себе хозяином, изобретать новое, рисковать! Но что изобретать? Что понадобится французам завтра?

У Анри не было об этом ни малейшего представления. Хуже того, у него не было ни гроша.

Перед нами вырисовывалась деревня Эспелет с ее побеленными фасадами и темно-красным фахверком.

– Что ты собираешься делать со своими рисунками? – неожиданно спросил он.

Я пожала плечами. Последнее время здоровье хозяина пошатнулось. Сын помогал ему с мастерской, но мои рисунки его явно не интересовали. Эскизы копились в папке. Она была переполнена.

Анри подскочил на своем сидении, испугав меня.

– Мы должны открыть собственную мастерскую!

Его глаза сияли особым блеском, как это бывало каждый раз, когда ему в голову приходила очередная «фантастическая» идея.

– Анри, ради Бога!

Это казалось мне совершенно нелепым. Все равно, что представить, как Гедеон берет правильную ноту, мадемуазель Вера идет в церковь, а Колетт отказывается от мужчин.

Мы остановились перекусить. Бернадетта собрала нам в дорогу все для пикника, как это умела делать только она.

– Послушай, Палома! Твои рисунки, мастерство Колетт и моя помощь со складом и заказами – успех гарантирован!

Я пожала плечами.

– А кто будет покупать? Думаешь, все только нас и ждут? Думаешь, пастухам нужны перья, каблуки и ленты?

Я была вполне довольна своим статусом секретаря, ответственного за новые коллекции. Хозяин платил мне зарплату не для того, чтобы я открывала конкурирующую мастерскую у него под носом. Анри усмехнулся.

– Секретарь, ответственный за новые коллекции? Так вот как тебя называют? Очень смешно! Громкая должность – недостаточная плата за то время, которое ты тратишь на свои рисунки, Палома! Обещай мне, что однажды ты будешь работать на меня, и я назначу тебя всемирным президентом лент, если тебе только этого не хватает для счастья.

Я обиделась. Перед нами двое детей катали шину, как обруч.

– Ты достойна большего, Палома. Твои рисунки превосходны! У тебя есть свежие идеи, есть смелость и трудолюбие. Ты собираешься всю жизнь шить эспадрильи для других? В надежде, что какой-нибудь идиот бригадир продаст наконец твои рисунки и заберет себе прибыль? Сколько можно!

Он взял меня за руку, его глаза сверкали.

– Не иди по проторенной дороге, Палома! Иди там, где дороги нет! И оставь свой след.

Я закатила глаза.

– А ты сам-то? Давай, вперед! Оставляй следы! Открывай мастерскую! Ой, простите, я совсем забыла, у месье же нет ни гроша! Он слишком занят игрой в казино!

Анри улыбнулся.

– Ты становишься еще красивее, когда злишься.

Он сунул руку в карман. Ну вот, опять. Так и знала, что рано или поздно появится это кольцо.

– Ради Бога, Анри! Не сейчас!

Он приподнял бровь и достал кисет с табаком.

Наступила тишина.

Дети поссорились. Один из них, маленький и пухленький, хотел забрать шину себе. Другой – постарше, со светлыми глазами и оттопыренными ушами, хотел ее разрезать. Оттопыренные уши победили, глаза проигравшего наполнились слезами.

Не отрывая глаз от белеющих вдали Пиренеев, Анри поглощал вяленый окорок, который завернула для него Бернадетта. Как и все остальные, кухарка обожала Анри. Он смешил ее и обладал хорошим аппетитом – два важнейших качества в ее глазах. Каждый вечер Бернадетта и Колетт с нетерпением ожидали, что я наконец объявлю о нашей помолвке. Тщетно.

– Палома! – хором причитали они, слушая мой рассказ об очередном предложении руки и сердца раз от разу все затейливей. – Однажды он найдет кого-нибудь еще, и ты останешься с носом!

Анри проглотил кусок баскского пирога. С пальцами, перепачканными маслом, он продолжал разглагольствовать:

– Проблема эспадрильи, Палома, в том, что она промокает. Джутовая подошва слишком слабая. Ей бы немного… немного…

Мальчик с оттопыренными ушами делал кораблики из кусочков шины. А потом решил, что это коньки, и привязал их шнурками к ногам. Второй раз за день Анри подскочил. С полным ртом вишневого варенья он заорал:

– Эй, пацан!

Он подошел к мальчику