Палома - Анн-Гаэль Юон

сделать их более реалистичными. По вечерам я шила образцы, иногда мне помогала Колетт. Это позволило мне усовершенствовать форму моих моделей, вышивку и даже добавить некоторые аксессуары, взятые с чудо-чердака мадемуазелей.

Герреро внимательно рассматривал мои рисунки. Иногда одобрительно кивая, иногда недовольно морщась. Потом взял рисунок с черно-белой эспадрильей, на которую я наклеила целый ряд стразов и перьев, позаимствованных у одного забавного веера.

О чем он думал в тот момент? Пожалел ли он девочку-подростка в берете с вишнями? Или сумел разглядеть в этом рисунке будущее обуви, которая вскоре из рабочей станет модной? Наверное, и то и другое.

Как бы то ни было, меня назначили секретарем, ответственным за новые коллекции. Громкое и, по правде говоря, довольно пустое звание, однако оно давало мне место в мастерской, цель и будущее.

32

Вскоре склады заполнились. Наступали погожие теплые дни, а первые всходы кукурузы возвращали полям яркие краски. Ласточки с трудом сдерживали возбуждение. Приданое занимало все больше и больше места в их комнате. По крайней мере, именно так я себе это представляла, сидя вечером за столом мадемуазелей.

Наши вечера оставались такими же праздничными. Мадемуазель Тереза обычно ограничивалась несколькими каплями туалетной воды и характерной для нее теплой улыбкой. Зато мадемуазель Вера и Колетт не отказывали себе ни в чем. Длинные платья, тонкое белье, сапожки, веера, шляпы с перьями. Их эксцентричность и любовь к моде не знали границ. Мне нравилось проводить с ними время. Постепенно я поправилась, округлилась и стала разбираться в танцах и мужской анатомии почти так же, как Колетт. Почти. Мои романтические девичьи мечты по-прежнему были связаны исключительно с Паскуалем. Его открытка висела на видном месте, над трюмо. Однажды он вернется. И я каждый вечер разыгрывала в голове сцену его возвращения.

Иногда я жалела, что не могу поделиться всем этим с ласточками. Конечно, девушки общались в обеденные перерывы, но я уже не была одной из них.

Наконец пришла весна. В конце апреля в мастерскую, как обычно, вошел оркестр. Барабан, труба и тромбон заиграли одну из своих самых веселых мелодий. Но на этот раз швеи остановили свои машины. Странная тишина заполнила мастерскую. И в ней среди тканей, подошв и катушек зазвучал высокий голос ласточки. Затем второй. Через несколько секунд пели уже все девушки. Десятки чистых голосов эхом разносились по ангару. Радостные, ликующие, свободные.

Санчо пытался их заткнуть, шипя и брызжа слюной себе под усы. Работа еще не окончена! Здесь решает он, черт возьми! Но ласточки уже не слушались. Захлопали ладони. Свист, стук каблуков, радостные возгласы – все вдруг взорвалось! Одна из девушек взобралась на стол, спина выгнута дугой, подбородок поднят, гордые глаза сверкают из-под черных волос. К ней присоединилась вторая, затем третья. Вскоре десятки ласточек танцевали среди машин – звонкий смех, горящие глаза. Подбоченившись, они вскидывали в воздух ноги и кружились в порыве ликования, взявшись за руки. Я смеялась, радуясь их счастью и глядя на нелепую жестикуляцию Санчо, который вскоре ушел в поисках подкрепления. Ласточек это уже не волновало. Санчо им был больше не хозяин. Он никогда им и не был. Они преодолели свои страхи, исполнили свои мечты.

Нагруженные так же, как и сопровождавшие их мулы, ласточки отправились в путь в первый день мая. Их приветствовали цветущие деревья и мычащие коровы. На головах они несли большие узлы, наполненные сокровищами. Тяжко заработанными. Время, когда я смеялась над ними, давно прошло. Эти девушки заслужили мое уважение.

Природа готовилась к лету, как ласточки к своей свадьбе. К следующему сезону некоторые снова вернутся в Страну Басков. Большинство из них были очень юными. Они вернутся, чтобы собрать еще немного сокровищ, отложить немного денег. Или довести до совершенства приданое, которым они будут обязаны только сами себе.

Они отправились в путь с громким смехом, подбадривая себя песнями. Некоторые целовали меня, не совсем понимая, что мне пожелать. Попадись им по дороге Санчо, они бы и его расцеловали. Их радость жизни сметала все на своем пути.

Но Санчо там не было.

Чуть дальше, в центре города, в спальне кричала Кармен, подбадриваемая акушеркой. Роды были тяжелыми и длились уже много часов, однако кричала она больше от ярости, чем от боли.

В конце концов на свет появилась девочка. Ее назвали Анжель.

В то время как ласточки, смеясь, шли через горы, Санчо смотрел на новорожденную – сморщенную, красную, вопящую. Только испанка способна родить такого уродливого младенца! Он рассматривал девочку долго, очень долго. И впервые в его голове возникла мысль о том, что этот ребенок может быть не его.

33

Шли месяцы. В доме мадемуазелей все было по-прежнему – танцы, песни, шампанское. Люпен и Бернадетта развлекали нас – один в гостиной за пианино, вторая на кухне. Однако за веселостью и энтузиазмом, с которым мадемуазели старались сделать каждый ужин незабываемым, порой проскальзывала сдержанная грусть. Затуманенный взгляд, отсутствующая улыбка. За взрывами смеха Колетт иногда мелькала тень Эдуарда. Странная хандра, от которой ей не удавалось избавиться. Что до мадемуазель Веры… возможно, она скучала по Парижу? Я не была в этом уверена. Казалось, для нее все сложилось удачно, так что же ее беспокоило? Я чувствовала, что это не связано с бывшими любовниками. Но что-то ускользало от меня.

В мастерской хозяин выделил мне отдельное место для рисования. Я часто приходила туда рано утром или в обед и наблюдала, как Герреро управляется со складом, работниками, заказами и клиентами. Со своей стороны я отдавала ему все свои эскизы, не требуя платы кроме той, что я получала за сделанные эспадрильи. Меня это устраивало. Я многому научилась у этого человека. Склады понемногу пустели. Новые заказы появятся в начале осени, когда вернутся ласточки. Пользуясь этим затишьем, я дорабатывала свои модели, просматривала журналы мод, училась разбираться в тканях, технике, цветах. Колетт помогала мне делать образцы и показывала, как улучшить качество шитья.

Единственным темным пятном в моей жизни оставался Санчо. Вскоре после рождения Анжель Кармен снова забеременела. Бригадир ходил мрачнее тучи, от него несло алкоголем. Внутри него закипала тупая злоба, которая не сулила ничего хорошего.

А потом наступил август, и мастерская закрылась. Стояла жара, заказы были выполнены, сотрудников попросили вернуться к сезону сбора винограда. Мне скоро должно было исполниться шестнадцать. Для маркизы дни рождения были священны. Идеальный повод для праздника. По такому случаю мадемуазель Вера задумала показать мне Биарриц.

Люпен сел за руль второй машины. Это был длинный кабриолет с таким клаксоном, что в нем хотелось проехаться хотя бы для того, чтобы попугать коров. Бернадетта собрала нам в дорогу корзинку с изысканными закусками и пожелала хорошей поездки.

– Поехали с нами! – предложила ей Колетт.

Бернадетта замешкалась. Конечно, она мечтала увидеть океан, а еще больше сесть в автомобиль, но что скажет Робер?

– Я с ним договорюсь! – заявила Колетт. – Мы вернемся до темноты, привезем ему вина и устриц! Даже не думай отказываться!

Так мы и отправились в путь – странная компания на двух машинах, одну из которых вел великан, а вторую маленький кругленький человек в кепке и со шрамом через все лицо. На заднем сидении первой машины расположились мадемуазели, в шляпах с перьями, с зонтиками и веерами. Во второй – мы с Бернадеттой. И, конечно, Колетт – накрашенные губы, подведенные глаза, пьянящий аромат духов. Я, верная своей униформе, надела темную юбку-брюки, белую рубашку и соломенную шляпку с красной лентой, украшенную живыми цветами. Чтобы кухарка не выбивалась из общей картины, Колетт одолжила ей платье и большую, богато украшенную шляпу. Издалека казалось, что Люпен и Марсель везут стадо страусов в кабаре.

Наш веселый кортеж произвел в деревне эффект разорвавшейся бомбы. Соседи не привыкли видеть нас вместе. Мы старались не привлекать внимания, приберегая пышные туалеты для ужинов в уединении нашей гостиной. Но в тот день мы, окрыленные летом, свежим ветерком и предвкушением незабываемого путешествия, не обращали внимания на их недоуменные и шокированные взгляды.

Природа Страны Басков была прекрасна. Кукурузные поля сияли золотом, дороги освежала зелень лесов. Величественные Пиренеи вдали уже не внушали такого ужаса, как раньше. Присутствие Люпена успокаивало меня. Рядом с ним я научилась прислушиваться