Ученье – свет, а не захочешь светить – заставим - Вячеслав Александрович Баймаков

путём наложения сквозь неё проступила другая. Аристократическая обстановка жилого дома превратилась в ущербную каменную конуру. Судя по декорации, это некое подобие учебного класса при монастыре. Почему при монастыре? Да потому, что в качестве учителя выступала монашка лет за сорок.

В центре класса на самом почётном месте восседал Набулио, примерно пяти-шести лет от роду. Красовался он в окружении дюжины девочек, большинство которых было младше его. Единственный мальчик в классе сидел в этом цветнике, надменно скрестив руки на груди. Выражение его лица напомнило Диме архивные документальные кадры с Бенито Муссолини, когда оратор итальянского фашизма корчил рожу самодовольства в паузах между пламенными призывами.

Так вот, Бенито был жалкой пародией на самодовольство по сравнению с мелким Наполеончиком, который в данный момент являлся самим совершенством зазнайства и зашкаливающего чувства собственной важности. Этот шибзик уже, оказывается, с раннего возраста демонстрировал все замашки великого себялюбивого деспота-императора.

Растекающаяся в умилении монашка с обожанием смотрела на мальчика. Дюжина разно одетых девочек с восхищением заглядывала ему в рот. Вся постановочная атмосфера клипа буквально кричала, что перед Димой восходящая звезда мирового доминанта. Притом доминанта с самой большой буквы.

Этот мелкий прыщ на ровном месте с выдвинутой вперёд челюстью превосходства сквозь оттопыренную нижнюю губу лениво обратился к своей рабской прислуге:

— Игреминетта, почеши затылок. Чешется.

Рядом сидевшая девочка тут же шустро встрепенулась и кинулась исполнять приказ. Но делала это, скривив личико в гримасе испуга, как бы ненароком не сделать повелителю больно.

— Да сильней чеши! И чуть ниже. Безрукая! — проявив недовольство на своём величественном лике, отругал мальчик исполнителя своих желаний.

Девочка тут же исправилась и принялась чесать ему затылок обеими ручками.

— Вот поц мелкий, — презрительно улыбнувшись, прокомментировал увиденное наблюдатель, уже отдавая отчёт, что его здесь никто не слышит.

Хотя дальше продолжил размышления про себя: «Не понял. В этом блоке, как поясняла Царевна-Лебедь, если я ничего не путаю, должен раскрываться талант Наполеона. И в чём он? В наглом и беспардонном доминировании над окружающими? У него что, был талант нагибать под себя всех и каждого? Что за фигня?»

Но тут его мысли прервала монашка:

— Набулеоне, — ангельским слащавым голоском обратилась она к звезде класса, — а сколько будет двенадцать плюс тридцать четыре?

— Сорок шесть, — моментально выплюнул ответ зазнайка.

— А сорок шесть и сорок шесть? — продолжила допытываться монашка.

— Девяносто два! — выкрикнул пацан, даже не дав вопрошающей до конца договорить.

Вот тут Дима выпал в осадок. Этот самодовольный шпендик считал в уме быстрее, чем он, математик-прикладник с высшим образованием! Монашка продолжила наслаждаться молниеносными ответами ученика, делая перед каждым примером паузу и задирая глаза к потолку. Видимо, прежде чем спросить, горемыка несколько секунд тратила на то, чтобы предварительно самой посчитать. А вот Набулеоне делал это со скоростью современного компьютера.

Дипломированный программист даже рот открыл, пялясь на вундеркинда. Но тут за спиной скрипнула дверь, и прямо через Диму в класс вошёл мужик в церковном одеянии. Дети вскочили. Монашка перекрестилась, продолжая светиться радостью, как начищенный медяк.

— Падре, — принялась льстить женщина вошедшему святоше, — Набулеоне просто чудо. Ваш племянник обязательно станет большим учёным. Он весь в Вас, святой отец.

Священник, казалось, не обратив внимания на лесть монашки, тем не менее, пройдя в центр класса и развернувшись к ученикам, еле заметно улыбнулся.

— Ты молодец, мальчик мой, — по-доброму похвалил он зазнайку, — ты меня радуешь.

— Я стану великим математиком, дядя Люсьен, — принялся похваляться мелкий задавака, вновь приняв позу завышенного чувства собственной важности, складывая руки на груди и выпячивая нижнюю челюсть.

— Непременно станешь, Набулио. А сейчас, дети, — обратился он уже ко всем, — на сегодня уроки окончены. Вы свободны.

И тут же с визгом эта мелкая свора, во главе которой, естественно, был Набулеоне, пёстрой стайкой упорхнула из каменной клетки куда-то на просторы городских улиц.

Священник молча повернулся к монашке. Та, проводив взглядом убегающую малышню, резко перестала улыбаться и с некой долей разочарования устало проговорила:

— Вы оказались правы, святой отец. Лесть, восхваление и игра на его тщеславии творят с этим мальчиком чудеса. Вот только, падре, если мы так продолжим, то я боюсь представить, что из него вырастет в будущем.

— Тщеславие правит этим миром, сестра. А у моего племянника оно к тому же гипертрофированное. Этот мальчик высоко взлетит.

Картинка в очередной раз поплыла и поменялась.

Родовой дом Буанапарте. Дима в кресле на террасе последнего этажа с тыльной стороны строения. Перед ним подобие собачьей будки, только размером для переросшего сенбернара. С улицы доносятся азартные вопли играющей детворы. Но наблюдатель уже понял, что Набулио вместо игры с мальчишками заперся в этом маленьком домике у крыши в преднамеренном одиночестве.

Действительно. Буквально через несколько секунд дверка распахнулась, и на пороге конуры нарисовался примерно уже десятилетний главный герой. Растрёпанный. Взмокший от жары и духоты своей коморки. Со спущенным на одной ноге чулком. Мальчик задумчиво замер, почёсывая подбородок. Затем встрепенулся, огляделся, видимо, соображая, где находится, и, вновь погрузившись в размышления, неспешно вошёл в дом.

Весь клип продлился не больше минуты. Дима даже глотнуть кофе не успел, как по воле звёздного режиссёра переместился совершенно в другую локацию, резко контрастирующую с курортным Средиземноморьем. Он оказался на просторном дворе, огороженном старыми двухэтажными строениями. Судя по жухлой траве и желтеющей листве вполне привычных для средней полосы России деревьев, это была уже явно не Корсика. Да и летом здесь не пахло. Если только бабьим.

У старого толстого дерева стояли три пацана лет десяти-одиннадцати в униформе — детской пародии на военную амуницию. Синие плотные камзолы с красными лацканами воротников и белыми пуговицами. Такие же синие панталоны, заправленные в сапоги. На головах странные шляпы в виде маленького казана с двумя большими ручками, торчащими в стороны на всю ширину плеч.

Все трое ехидно щерились, смотря куда-то за спину наблюдателя. Но Дима даже не подумал обернуться. Он уже успел достаточно облениться и понимал, что все необходимые события сейчас развернутся прямо перед ним. Поэтому, услышав шаркающие шаги за спиной по слою опавшей листвы, он только допил остаток кофе, заказав новую порцию, и приготовился наблюдать следующую сцену.

По левую руку от Димы вышел щупленький парнишка в такой же униформе, как и троица пацанов. Пиная листву и низко опустив голову, словно рассматривая разлетающиеся из-под ног листья, мальчик в упор не замечал стоящих у дерева. Он был полностью погружён в мыслительный процесс. До безобразия худой, с желтовато-синюшным лицом, впалыми от недокорма щеками и выпуклыми скулами, будущий император Франции выглядел поистине жалко