Конь Рыжий - Полина Москвитина

– Осподи, помилуй! Может, и свиней утащили?

Наклонилась к лазу в свинарник:

– Чух, чух, чух!

– Рюх, рюх, рюх, – дружно отозвались свиньи.

Живые! Слава те, Господи! Принесла им корм.

Сходила в избу за подойником и, когда шла на скотный двор мимо амбаров, опасливо покосилась на двери – замки висят и никого не слышно.

Задала сена скотине, подоила корову и, возвращаясь с молоком, из одного амбара услышала мычание: «Ммм-мы-мммы-мммы», – протяжно так, вроде корова телится. Истая ведьма! Искушает!

– Свят, свят, свят! Да сгинет нечистая сила, да расточатся врази иво, спаси мя, – скороговоркой прочитала молитву и так бежала в дом, что молоко расплескала из подойника.

Перекрестила косяки двери, окна от наваждения нечистого, уложила ребятенок к себе в кровать и притихла, боясь пошевелиться.

Среди ночи кто-то постучал в окошко. Кто бы это? Казак, должно! Не отозваться – дом подожжет. Наспех накинула на себя юбку с кофтой и вышла в переднюю. Сальник помигивает – оставила на ночь, чтоб не примерещилось во тьме что.

Стук в сенную дверь.

– Осподи! Осподи! Сохрани и помилуй! – бормоча себе под нос, вышла в сени. – Хто там?

– Открой, Меланья. Это я, свояк, Егор Андреяныч.

– Осподи! Какой Егор Андреяныч?

Меланья знала – свояк, Егор Андреянович Вавилов, муж старшей сестры, сразу после разгрома прошлогоднего восстания скрылся в тайге с Мамонтом Головней, Аркадием Зыряном и много еще поселенцев с ними, власти называют их бандитами, будто бы стребили до единого, и вдруг – Егорша стучится в дверь!

Было отчего испугаться и без того насмерть перепуганной Меланье.

– Осподи! Осподи!

– Да открой дверь-то, – толкался Егорша.

– Осподи! Осподи! – лопотала Меланья, вынув запор. Пятясь в избу, взмолилась: – Сгубишь нас, Егорша. Как есть сгубишь. Казаки всех упредили: хто будет укрывать бандитов – дома жечь будут, а жителев расстреливать. А ты вот он, Осподи! Сичас придут казаки!

– С чего они к тебе придут?

– Дык-дык – вечор ишшо сам есаул Потылицын с казаком в моленной ведьму пытали. Ужасти. Ужасти!

– Какую ведьму? – таращился на перепуганную свояченицу Егорша, заросший черной бородой от глаз до ушей, – истый леший. – Ну чаво трясешься, как вша на очкуре?

– Дык-дык – не велено… Пресвятая Богородица!.. Ежли прихватят, Осподи!.. Хучь ребятенок пожалей!.. Вот-вот заявятся казаки али сам есаул за ведьмой… Стребят, стребят и дом сожгут, Осподи! Сам есаул упредил. Апроську в залог уволокли. А ты эвон – из банды!

Егорша не сдюжил:

– Ну, едрит-твою! До чего же ты мешком пришибленная. Сказывай: какая ведьма? Гляну на нее! Ну?

Егорша хотел пройти в моленную, но Меланья опередила его, заслонив дверь:

– Не здеся! Нетути в моленной. Иконушки поворовали… золотую чашу…

– Где же ведьма? Аль вот я сяду за стол и буду сидеть и ждать, покеля ты в чувствительность придешь да обскажешь, как и што произошло.

Меланья вскинула глаза на темные лики икон, молится, молится, а Егорша сел на лавку, промеж ног поставил винтовку, ждет.

– Тепериче не жить мне с детушками на белом свете! Стребят, стребят. И Аксинью твою прикончат – в заложниках сидит в доме Юсковых.

– В котором доме Юсковых?

– Дык у матери ведьмы.

– У чьей матери? – соображал Егорша. – Да говори же ты толком, моль таежная!

– Дык Евдокея-то ведьма. Евдокея Ализаровна. Упокойного миллионщика. В анбар замкнули и ключи унесли, да упредили: ежли хто заглянет…

– В большом доме Юскова заложники?

– Там, там. За тридцать человек. Баб много и поселенцев. Утре стреблять будут.

– Много их тут, головорезов?

– Откель мне знать, Осподи. Сам есаул при погонах здеся: весь день гульба шла – коней в кошевах гоняли да песни распевали казаки. А так нихто не праздновал Масленицу.

– Куда уж! – поднялся Егорша. – Настал Великий пост. Дверь не закрывай. Ведро воды возьму да буханки бы две хлеба. Ну, чаво ты? Али хошь, штоб я ждал казаков?

Меланья быстро начерпала ковшом воды из кадки в ведро, бормоча:

– Куда две буханки-то? Али не один?

– Ну и скупердяйка ты, господи прости! – вырвалось у Егорши. – Ладно, дверь не закрывай – ведро занесу.

– На крыльце поставь. На крыльцо! Да к анбару-то не подходи! Искушает ведьма-то, гли. Искушает. Реченья нетути – мычит токо.

Вскинув ремень винтовки через плечо, зажав под мышкою пару ковриг, с ведром в правой руке, ударившись головою о притолоку, ругнувшись, Егорша вывалился на крыльцо.

Густились тучи к снегу – темь-темнущая: ни звездочки, ни краюшки луны.

Постоял на крыльце – тихо. Кругом тихо. Время, пожалуй, перевалило за полночь. Ради Масленицы, наверное, перепились. Самый подходящий момент. Хоть бы повезло. Силы бы, а силы нету; выцедили кровушку из отряда проклятущие каратели.

Партизаны поджидали Егоршу на скотном дворе, в бане. Пробираясь в какую-либо деревню, они располагались не в богатых домах или избах, а чаще всего в ригах, банях либо на заимках близ деревень, тщательно маскируя свои убежища.

Их было тринадцать…

Всего-навсего осталось тринадцать…

Из бежавших повстанцев в ноябре Головня с Ноем собрали большой отряд, да не все были с оружием. Мотались по уезду, пока не угодили в засаду в глухой таежной деревне. Два отряда лыжников-добровольцев, из тех, что остались от армии Кульчицкого, с боем вырвались из окружения, отступая в глухомань. На прииске Благодатном еще раз собрали силы и тут нарвались на предательство приискового казначея Ложечникова. Окружили их на зимовье лыжники, выкрикивая, чтоб сдались. Особенно горланил Мамалыгин – тот самый, что увел из Гатчины эскадрон минусинцев до начала демобилизации сводного полка. Ох, как хотелось бы Ною встретиться в смертном поединке с Мамалыгиным, да не кинешься на пулеметы!..

Бежали в тайгу, отстреливаясь. Двое суток плутали по тайге, не смея разжечь огонь и передохнуть, а мороз крепчал – сиверок шевелил верхушки заснеженных елей.

Потом набрели на охотничью избушку. В этом переходе отморозила ноги Селестина.

Спаслось их тогда девятеро: Мамонт Головня, Ной, Никита Корнеев, Иван Гончаров, Егорша Вавилов, Аркадий Зырян, Селестина, Ольга Федорова и Маремьяна Мариева, вдова хорунжего, казненного казаками еще в июне. Остальные остались лежать у зимовья…

В тайге пришли к ним братья Переваловы – Иван и Андрей. У Ивана Перевалова был недавно отряд из бывших повстанцев подтаежных деревень. Гоняли беляки их по всему уезду, многих взяли в плен, остальные по тайге разбежались, и остались братья одни. У них теперь две дороги – под распыл к белым или бродить по глухомани, как бродят шатуны-медведи.