Конь Рыжий - Полина Москвитина

И стало их одиннадцать!..

На охотничью Клопову заимку в Заамылье явились еще двое – Антон Мызников из поселенцев Щедринки (он-то и сообщил о предстоящей казни тридцати семи заложников в Белой Елани), а с Мызниковым – Никита Ощепков, брат того Ощепкова, которого казнили за дубенское восстание. Заросший русоватой щетиной, обмороженный, в рваном полушубке и ушастой шапке, он до маковки пылал ненавистью и злобой к карателям: избу его сожгли, ребятенки и жена померли.

Егорша Вавилов с Антоном Мызниковым насели на Головню и Ноя: надо спасти заложников в Белой Елани! Это же наши жены и отцы. Да и Аркадий Зырян приуныл: жена его, Анфиса, тоже оказалась в заложниках.

– Ну как, Мамонт Петрович?

Тот махнул рукой:

– Нету силы, Ной Васильевич. У Коростылева не менее десятка пулеметов, хватает бомб да и отряд наполовину из нижнеудинских унтер-офицеров! Да еще, может, Мамалыгин там с кулаками-добровольцами? А у нас сто девятнадцать патронов для карабинов и револьверов! Да вот у Селестины Ивановны две обоймы для кольта. Хоть бы парочку бомб!

Примолкли партизаны…

– Силы такой не имеем – верно, – сказал Ной, – а побывать в Белой Елани должны. Завтра – первый день Масленицы. И штоб казаки не гульнули – того быть не может! Но упреждаю: у кого поджилки трясутся – пусть останется. Спрос с каждого будет строгий. Ясно всем?

Конечно, всем ясно.

– Кто останется?

Никто.

– Ночью подъедем к Белой Елани. Возлагаю ответственность на Егора Андреяновича, чтоб в самое надежное место завел.

Егор Андреяныч привел их через скотный двор в баню Боровиковых, уверенный, что в доме Меланьи навряд ли беляки остановятся ночевать. Дом на окраине, да и поживиться особенно нечем.

Коней спрятали в чащобе поймы Малтата.

Ночь. Глухая, предвесенняя, настоянная на дневных оттепелях, тревожная ночь…

Думы, думы, думы. Голова одна, а дум – не счесть, роятся, как пчелы, и остервенело жалят в самое сердце.

Ной думает… Сердцу что-то неспокойно…

Тринадцать…

Хоть бы где четырнадцатого подхватить!

«Что меня мутит, господи прости!» – рассердился на себя Ной. Он сидел на лавочке в поношенной рыжей бекеше в скрещенных ремнях, шашка промеж ног, руки на золотой голове лебедя, папаха на коленях. Возле каменки поднялся на жидкие ноги красный телок, пустил струйку под брюхом, поглядывая на Ноя. Ишь ты, беломордый!

Телок подошел и сунулся мордочкой в отвороченную полу бекеши. Ной погладил его промеж ушей, и так-то стало горько! Как давно не ухаживал за скотиной, не доглядывал за коровами и овцами, не выносил после отела телят на руках из хлева!..

В черепушке слабо светит сальная плошка с холщовым фитильком. Мамонт Головня развалился на полу, вытянув ноги в пимах до порога, полушубок в ремнях, шашка и карабин под боком, а в изголовье заячья шапка. За ним прикорнул щупловатый Иван Гончаров, в углу бани около двери умостился на дно перевернутой шайки Никита Корнеев – винтовка рядом. На полок забралась Ольга Федоровна, ее полушубком закрыто оконце, чтоб свет из бани не виден был со скотного двора. У полка, в углу, вздремнула мужиковатая казачка Маремьяна. Селестина в бекеше, подкорчив ноги, лежит на лавочке, положив голову на колени Маремьяны. Обмороженные пальцы ног забинтованы, едва ходит.

Братья Переваловы, Антон Мызников, Никита Ощепков и Зырян с ними – отдыхают в предбаннике.

Тринадцать! Хоть так крути, хоть эдак.

Ох-хо-хо!..

А вот и Егорша Вавилов с ведром воды и двумя ковригами ржаного хлеба. Прикрыл дверь и к Ною вполголоса: так и так, у Меланьи есаул Потылицын с каким-то казаком допрашивали Евдокию Юскову и в амбар будто замкнули. Меланья насмерть перепугана – казаки вот-вот должны подойти за арестованной.

– Корнеев и Гончаров! – позвал Ной. – Выведите всех из предбанника к хлеву, в засаде будете. Зыряна с Переваловым пошлите спрятаться возле дома, чтоб в случае чего схватить казаков без шума. Живо!

Гончаров и Корнеев ушли.

Головня сел рядом с Ноем. Поднялись женщины, сообщение Егорши встревожило всех.

– Дуню Юскову? – проговорил Ной, подумав. – Лучшего языка не сыскать. С чего бы ее есаул допрашивал? А ну, сходим за нею. Чтой-то не верится, штоб сидела она в амбаре.

В ограде тихо. Ной глянул на Егоршу: разве у хозяйки нету собаки?

– В самом деле, чтой-то не слыхал, – ответил Егорша вполголоса. – Как же без собаки! Помню, кобель у них был черный. Разве Филимон взял?

Два амбара – в котором? Ной постучал кулаком в дверь одного – ни звука, замок навешан с овечью голову. Пошли к другому – и тут такой же замок. На стук послышалось из амбара невнятное мычание. Егорша не удержался:

– Здесь!

– Тих-ха! – шепнул Ной и, взяв замок в обе руки, поднатужился, вырвал со скобою из двери, отслонил всех за косяк, с наганом в правой руке распахнул дверь, заскочил в амбар, споткнулся обо что-то мягкое в темноте, сказал: – Дверь закройте! Головня, серянку, живо.

На полу кто-то ворочался и трудно мычал. Свет спички спугнул тьму. Дуня! Глаза большущие, круглые. Кляп во рту. По ногам и рукам скручена веревками да еще к столбику возле сусека подтянута спиною. Ной видел только ее взгляд, полный ужаса, она ничего не понимала, кто пришел за нею? На миг увидела в руке бородатого казака сверкнувший нож. Вся скрючилась, зажмурившись: сейчас ей смертушка!.. И тут потухла спичка, и вскоре снова плеснуло светом: бородатый резал ножом веревки, развязал полотенце и вынул кляп. Она не понимала: кто он и что он? Еще двое! Куда ее несут? И все молча, молча!..

Ной занес Дуню в баню. Она тяжело постанывала, но говорить не могла – скулы отерпли от кляпа.

Ной усадил Дуню возле полка.

Дуня смотрела, смотрела расширенными глазами на рыжебородого, не веря собственным глазам. Это же Конь Рыжий. Конь Рыжий! В той же бекеше и белой папахе! Боженька! Конь Рыжий!

Ной поднес воды в ковшике:

– Выпей, Дуня, да скажи, што тут произошло? Чем не потрафила есаулу? Ты же с поручиком Ухоздвиговым, кажись, или нету его в отряде? Много тут у есаула казаков и унтер-офицеров?

Диковатый взгляд Дуниных глаз был страшным. Она всех боялась, не понимая, откуда взялись эти люди? Конь Рыжий, Головня, Ольга и… Селестина Грива!

Вскинув глаза на Ноя, Дуня взмолилась:

– Ной Васильевич! Не виновата я. Ни в чем не виновата! – И по вспухшим щекам покатились слезы. – Все есаул проклятый!.. Зверь, зверь! Убейте его!

Ной ничего не понял.

– За што тебя пытали? – спросил.

– За золото! Боженька! Они хотели подослать меня с вашим отцом к вам в отряд. Я не пошла. Не пошла!