Воды Дивных Островов - Уильям Моррис

Прокляни же меня, о Флориан! Так будет честнее, ибо, вынашивая тебя, матушка не думала о подобном исходе; она представляла тебя на турнирах в блеске золота и рыцарственных поступков, она видела твои каштановые волосы рядом с золотыми кудрями прекрасной юной девы, рыдающей от любви к тебе. Господи, прости меня! Господи, прости!

– Что случилось, брат? – спросил я, ибо эта неудача встретила нас в мире сём. Если бы её не было, ещё немного, и всё стало бы безразлично мне. Правда, совсем недавно я ощущал себя очень несчастным, но слабость миновала, и я вновь исполнился радости.

– Отважное сердце! – ответил он. – Тем не менее мы должны разделиться. Прощай, Флориан.

– Дорога долга, – сказал я. – Прощай.

И мы поцеловались, а Хью и все остальные не скрывали слёз.

И всё это время трубы пели, выли, рыдали, и, когда смолк их скорбный глас, загремел голос Алого Харальда.

Тут я поглядел в сторону ущелья и, когда сделал это, обнаружил, что более не сомневаюсь в правоте безумных россказней об обманчивости Голиафова поля. Ибо, хотя скалы вокруг оставались всё теми же, хотя кролики столбиками торчали возле порогов своих жилищ, хотя коршуны пронзительно кричали вокруг и терновник трепетал под дуновением ветра… За всем этим простиралась неописуемая земля, немыслимая в своей красоте; великий низменный край, к которому скалы спускались от меня уступами, а за ними открывался простор за любезным сердцу простором: деревья, цветы, поля, а потом горы – зелёные, синие, фиолетовые, увенчанные, наконец, снежными шапками. И что самое странное: «сердце в середине тела моего стало мягким, как воск».

– О, вы, люди Дома Лилии! Вы побеждены… Тем не менее моё отмщение ждёт немногих; посему все, кто хочет жить, идите сюда и бросайте мечи, щиты и шлемы в три груды, а потом присягните мне на верность… Все, кроме этих двоих лживых рыцарей, Арнальда и Флориана.

Держась с братом за руки, мы оба смотрели, как все наши рыцари, все, кроме сквайра Хью с его десятью героями, ехали через поле – поодиночке, по трое, по четверо, с головами, склонёнными в унижении, – как бросали они выщербившиеся мечи, избитые щиты с лилиями и шлемы с отважными султанами в три больших груды позади Алого Харальда, а после останавливались за спиной его, не разговаривая и не прикасаясь друг к другу.

И снова взрыдали великие трубы, скорбя о погибающем Доме Лилии. Алый Харальд повёл своих людей вперёд, но неторопливо. Они приближались, сверкая на солнце панцирями и остриями копий. Повернувшись, я поглядел на эту добрую землю, и трепет восторга охватил мою душу.

Тут я почувствовал, что рука брата оставила мою, он поворотил коня и поскакал прямо к ущелью; и воистину странным было оно.

На краю обрыва он остановился, повернулся и громко выкрикнул:

– Харальд, молю тебя о прощении! И прощайте все!

Тут конь его скакнул вперёд, и мы услышали крик бедного животного, ощутившего близость смерти, а потом – вскоре, ибо мы были совсем рядом – услыхали звук падения и грохот железа.

Тогда я поглядел на Хью, и он понял меня – без единого слова.

Мы вскричали – «Мария бьёт!» – положили уздечки на шеи коней, пришпоривая их вперёд… Через пять минут все наши были убиты, а я повалился под копыта коней… не убитый, даже не раненный. Алый Харальд криво улыбнулся, заметив, что я поднялся на ноги и замахнулся мечом. Он спешился, а с ним и десяток его людей; выставив вперёд длинные копья, они пошли на меня. Я отступал… отступал, а потом всё понял и опустил в ножны свой меч. Вокруг загоготали, я тоже улыбнулся.

Наконец, они остановились, а я ощутил, как последний кусок дёрна подаётся под моею ногою. Поглядев вниз, я заметил, что трещина ширится, а потом упал – и облако пыли и земли покатилось следом за мной. Радость оставшихся наверху вновь слилась в громовые раскаты смеха. Но, покрывая его, Алый Харальд рявкнул:

– Молчать, злые псы!

Ибо, падая, я протянул руку, уцепился за ветку ракитника футах в трёх от края обрыва и теперь висел, болтая ногами в воздухе.

Приблизившись, Алый Харальд стал надо мной на уступе, положив свой большой топор на плечо. Он глядел на меня совсем не свирепо, едва ли не дружелюбно, а ветерок, приносящийся из Низшей Земли, теребил его красное, изодранное и пропылённое одеяние.

А я был счастлив, и, хотя больно было держаться за ветвь, всё-таки молвил:

– Я буду держаться до последнего.

Ждать долго не пришлось, ракитник подался, и я упал и ещё в воздухе потерял сознание.

Эпизод первый

Падая, я всё думал, что никогда более не проснусь, но, наконец, пробудился… Долгое время я был ошеломлён и не видел совсем ничего. Жуткие сомнения владели мной; я уже наполовину рассчитывал, что какие-нибудь неясные силуэты набросятся на меня, чтобы сокрушить… Твари, сотканные из огня, – не странные, слишком жуткие, чтобы показаться таковыми, беспредельно злобные и уродливые, одного вида которых могло бы хватить, чтобы убить меня, будь я ещё на земле. Но на деле я сомневался в том, что нахожусь в аду.

Да, я знал, что достоин пекла, но я здесь молился, а там – так мне подумалось – молиться нельзя.

Кроме того, меня как бы окутывал зелёный свет – прохладный и ласковый, а потом я услышал неподалёку от себя дивный голос, чисто пропевший:

Тут глазам моим было позволено открыться, и я увидел самое благословенное зрелище из всего, что видел до и после того… Я увидел собственную любовь.

Она сидела в пяти ярдах от меня на замшелом огромном валуне, одном из многих, что усеивали берег ручья, у которого я лежал. На ней было просторное белое платье, плотно охватывавшее горло и руки; ноги её были босы, а волосы рассыпались по плечам, спускаясь ниже, до самых колен. Одежду её я назвал «белой», но от горла вниз уходили длинные и узкие, терявшиеся в складках, бледно-алые полосы, ещё более сужавшиеся и сходившие на нет возле её ступней.

Я лежал, и голова моя покоилась на мягком мху, который кто-то нарвал, чтобы подложить мне под голову. Она, заметив, что я шевельнулся и восстал ото сна, приблизилась ко мне и склонилась с милой улыбкой, такая очаровательная и нежная с виду… такая добрая; но, тем не менее, никому – ни мужчине, ни женщине – ещё не удавалось испугать меня хотя бы вполовину того страха, который я тогда ощутил.

В своих белых с красным одеждах она казалась не белолицей, как многие из красавиц, но скорее бледной, в чём-то подобной гладкой слоновой кости, а волосы её были золотыми, но не ярким золотом они отливали, а тусклым.

Я попытался подняться на ноги, но слабость заставила меня опуститься. Она сказала:

– Нет, ещё рано. Пока не пытайся сделать усилие или что-нибудь вспомнить.