Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

отрицательно качал головой, знал, что это будет непомерно тяжело…»[76]

Несколько человек из Политбюро и Совнаркома, бывавшие здесь во второй половине 1923 года, наблюдали за Лениным издали, во время его прогулок на коляске или отдыха в доме. Ни Сталин, ни Троцкий, ни другие соратники не хотели иметь встреч, во время которых нормальный контакт был невозможен. Лучше всех понимала его лишь Крупская. Вопросы, которые «задавал» Ленин, приходилось часто просто отгадывать. Надежда Константиновна вспоминала, что «отгадывать было возможно потому, что, когда жизнь прожита вместе, знаешь, какие ассоциации у человека возникают. Говоришь, например, о Калмыковой и знаешь, что вопросительная интонация слова «что» после этого означает вопрос о Потресове, о его теперешней политической позиции. Так сложилась у нас своеобразная возможность разговаривать»[77].

В «Биохронике» этот эпизод трактуется уже не как «отгадывание», а как установленный факт: «Ленин с интересом слушает Н.К. Крупскую, которая рассказывает ему о жизни и работе известной русской общественной деятельницы А.М. Калмыковой; спрашивает (курсив мой. – Д.В.) о теперешней политической позиции А.Н Потресова…»[78] Хотя ясно, что это лишь догадка Надежды Константиновны.

Хотя врачи, больше по нравственным соображениям, выражали осторожный оптимизм в отношении перспектив выздоровления, разрушительная болезнь делала свое дело. По‐прежнему по маршруту Москва – Горки сновали врачи; как и раньше, соратники Ленина в своих выступлениях выражали надежду на «постепенное выздоровление» вождя. Крупская также ежедневно тщетно билась с больным, пытаясь научить его говорить и писать… А смертельный процесс шел, не останавливаясь. Правда, не иссякали и смелые предложения «поднять на ноги больного». В ноябре 1923 года Троцкий шлет Крупской записку:

«Дорогая Надежда Константиновна!

Пересылаю Вам американское предложение, – относительно лечения В.И., – на случай, если оно Вас заинтересует. Априорно говоря, доверия большого к предложению у меня нет.

С товарищеским приветом – Л. Троцкий»[79].

У Крупской надежда на выздоровление сменялась апатией, новая надежда – разочарованием и глубокой усталостью. В этом отношении более показательны ее письма дочерям (главным образом старшей – Инне) Инессы Арманд, нежели ее воспоминания «Последние полгода жизни Владимира Ильича». Вот несколько выдержек из разных послемартовских писем 1923 года. В них столько личного, женского, сокровенного, печального…

Из письма 6 мая 1923 года. «…Живу только тем, что по утрам Володя бывает мне рад, берет мою руку, да иногда говорим мы с ним без слов о разных вещах, которым все равно нет названия…»

Из письма 2 сентября 1923 года. «…Сейчас я целые дни провожу с Володей, который быстро поправляется, а по вечерам я впадаю в очумение и неспособна уже на писание писем…» Из письма 13 сентября 1923 года. «У нас поправка продолжается, хотя все идет чертовски медленно…» Из письма 28 октября 1923 года. «Каждый день какое‐нибудь у него завоевание, но все завоевания микроскопические, и все как‐то продолжаем висеть между жизнью и смертью. Врачи говорят – все данные, что выздоровеет, но я теперь твердо знаю, что они ни черта не знают, не могут знать»[80].

Казалось, подобное состояние болезненного «равновесия» может продолжаться долго. В Политбюро негласно считали, что выздоровление маловероятно, но и кончина в условиях стабилизации болезни – тоже.

В середине января 1924 года открывается XIII партийная конференция. Ленина заочно избирают членом президиума. Крупская читает больному материалы конференции.

В ходе конференции И.И. Скворцов‐Степанов по поручению Л.Б. Каменева связался по телефону с Н.К. Крупской (сам он ездил в Горки 29 ноября 1923 года). В последний день работы партийной конференции, 18 января 1924 года, он передает записку в президиум Каменеву:

«Лев Борисович, я думаю, что удобнее всего Вам в заключительном слове сказать пару слов о здоровье В.И., не выделяя этого вопроса». Скворцов‐Степанов пишет, чтобы стенографистки не записывали и не давали в газеты эту информацию о здоровье Ленина.

Что же предлагалось сказать делегатам со слов Крупской?

Прежде всего, что сама она не может приехать на конференцию и сделать сообщение. Скворцов‐Степанов написал для Каменева: «…Выздоровление идет удовлетворительно. Ходит с палочкой довольно хорошо, но встать без посторонней помощи не может… Произносит отдельные слова, может повторять всякие слова, совершенно ясно понимая их значение… Начал читать по партдискуссии. Прочитал речь Рыкова и письмо Троцкого.

По словам Над. Конст., окружающие по некоторым признакам представляют, как В.И. относится к спорам, но она не хотела бы сообщать о своих умозаключениях на этот счет»[81].

Крупская повторила то, что знали и члены Политбюро. А возможные «умозаключения» – это догадки. Казалось, наступила стабилизация состояния с надеждой на улучшение. Хотя, если вновь взять в руки ее воспоминания «Последние полгода жизни Владимира Ильича», получается, что, сообщив Скворцову‐Степанову, что «выздоровление идет удовлетворительно», она тут же заметила: «Начиная с четверга, стало чувствоваться, что что‐то надвигается; вид стал у В.И. ужасно усталый и измученный. Он часто закрывал глаза, как‐то побледнел, а главное, у него как‐то изменилось выражение лица, стал какой‐то другой взгляд, что слепой».

Вечером 20‐го Ленина осмотрел профессор М.И. Авербах по поводу жалобы на глаза, но не нашел ничего патологического. На другой день, 21 января, после обеда больного осматривают профессора О. Ферстер и В.П. Осипов. Все время перед этим Ленин был чрезвычайно вялым; дважды просил помочь встать с постели, но тут же ложился. Через четверть часа после того, как за профессором Осиповым закрылась дверь, у Ленина начался последний приступ болезни.

Ленину дали бульон, кофе; он «пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в груди», вспоминала Крупская, заметив перед этим, что «время у меня спуталось как‐то».

Как бы притаившаяся болезнь вырвалась на волю, пожирая последние надежды на выздоровление.

«…Все больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд, Владимир Александрович и Петр Петрович (санитар и начальник охраны. – Д.В.) держали его почти на весу на руках, временами он глухо стонал, судорога пробегала по телу, я держала его сначала за горячую мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окрасился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Проф. Ферстер и доктор Елистратов впрыскивали камфару, старались поддержать искусственное дыхание, ничего не вышло, спасти нельзя было»[82].

Каждый человек во время, уготованное судьбой, переступает невидимую тонкую линию, отделяющую земное бытие от небытия. Перешагнуть ее можно только в одном направлении. Обратного пути нет никому. Владимир Ильич Ульянов‐Ленин оказался за этой роковой чертой в 18 часов 50 минут 21 января 1924 года.

Мумия и «бальзамирование» идей

Самая великая и непреодолимая тайна, постичь которую мы пока бессильны, – это тайна сознания. Наши представления и схемы