Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

затем поднялись по крутой тропинке к гребню стегозавра. В том месте, где начиналась тропинка, виднелись следы настоящей тропы, но заросшей бурьяном, которая уходила в долину, где, должно быть, выводила на извилистую дорогу. Этакое подобие перекрестка.

Едва мы к нему подошли, перед Амбрионом, шагавшим впереди с высоко поднятой головой, вдруг возник какой-то вытянутый силуэт. Живой факел с огненной гривой.

Ленрубен. Я был ошарашен. Остальные буквально пали навзничь, осели на свои задницы, вытянув вперед руки, отвернувшись, чтобы не видеть, и закричали:

— Иесинанепси!

Определенно это слово, имеющее столько разных смыслов, приобрело еще одно значение: «призрак». Так подумалось мне в тот момент. Но позднее я понял, что недопонял. В их представлении Ленрубен действительно умер, но был воскрешен силой Иесинанепси; следовательно, Ленрубен имеет отношение к его силе, а значит, бессмертен и неуязвим. Для них это кажется не более невозможным, чем что-либо иное. Да и потом, что такое «невозможное»? Что истинно и что ложно? Мне ли об этом рассуждать? Мне, вероятно, безумному, обладающему слишком хрупким, наверняка единственным на планете сознанием, которое еще соединяет два мира?

Но Ленрубен в отличие от меня не философствовал. Он набросился на Амбриона, схватил за волосы, принялся отвешивать ему затрещины и пинки, короче, задал изрядную трепку. Тот безвольно все сносил. Время от времени, приоткрывал вздувшиеся от ударов губы и тихо, словно умоляя, подвывал: Иесинанепси!

Ленрубен вскоре унялся. Пинком заставил Амбриона встать и властным жестом приказал нам следовать за ним. Я повиновался, как и остальные. Повиноваться этому мальчишке? Пф! Мое существование может закончиться в любой момент. Так к чему хотеть одно, а не другое? Теперь надо быть ребенком, чтобы чего-то хотеть.

Козья тропа петляла и скользила, мы петляли и скользили по ней, цепляясь за пучки трав. Вскоре добрались до маленькой, едва сдерживаемой гнилыми кольями, осыпающейся и местами провалившейся площадки, на которой росли пшеница и виноград. И за тремя ореховыми деревьями — какой сюрприз! — увидели домик, колодец, садик и загон.

Мое глупое сердце учащенно забилось. Но мы подошли ближе, и с первого взгляда я убедился, что всякая надежда тщетна. Дом пуст, двери настежь открыты, ставни болтаются. Запах смерти и заброшенности. Ни души. Не было даже трупов. Мы обошли дом, часть которого обрушилась и раскрошилась. С другой стороны находился дворик, где когда-то сушили белье. От стены до скособоченных шестов все еще тянулись веревки. Некоторые шесты были вырваны из земли и повалены вместе с веревками и перепачканным бельем: рубашками, превратившимися в клочья, и простынями, скомканными, бесформенными, как бредень.

Бедствие оставило следы и здесь. Однако… как-то странно… Если приглядеться, некоторые жерди, похоже, вырваны совсем недавно. Рядом с одной из них, в ямке разворошена свежая земля. А на одном коме белья явно виднелась вмятина, казавшаяся каким-то отпечатком.

У меня возникло сомнение. Я поднял голову. Глупость, конечно, но все же… Прямо над нами — ветви каштана, растущего из расщелины, над ним, еще выше, — выступающая вперед, балконом нависающая скала, на которой мы до этого стояли. Оттуда, сверху мы не могли видеть ни площадку, ни домик. И именно оттуда Ленрубен и упал. С высоты нескольких метров, двух-трех этажей, не больше. Упал на веревки с бельем и простынями, которые, как натянутая сеть, смягчили его падение.

Вот так он и воскрес. Вот одно из чудес Иесинанепси. Я рассмеялся.

Но рассмеялся один. Остальные обшаривали дом и приносили трофеи. Ничего пригодного: щербленые тарелки в цветочек, цветные стаканы, из тех, что выдавались в качестве лотерейных призов на деревенских праздниках, гипсовая статуэтка Богоматери с сохранившейся позолотой и лазурью. Для них эти предметы будут фетишами и ничем больше. Я мог бы, конечно, возомнить себя Робинзоном и искать какие-нибудь железки или другие полезные предметы…

Пф! Что поделаешь с этими болванами? Вот, казалось бы, умный Ленрубен. Я показал ему на каштановое дерево, цеплявшееся за край обрыва, как этакий зеленый канделябр. Попробовал объяснить, что понял, как все произошло, и… чуть ли не поздравить его с этим. Должно быть, это был момент отупения или прострации! Я даже испытал к мальчугану чуть ли не симпатию. Наверное, от желудочных резей. Переел фруктов, вот кишечник и расстроился.

И что же он мне ответил, недоумок? Нет, это действительно фарс. И это тоже. Если бы я и согласился существовать в нынешнем мире, то только из-за его шутовства: вот единственное, что его чуть скрашивает и остается его неизменным свойством.

При помощи жестов, а также гортанных и носовых звуков олух объяснил мне, что, упав, ничего себе не переломал, потому что в момент, когда его толкнули, он ковырялся в носу. Это действие (ковыряние в носу) приятно Иесинанепси, и именно потому, что он, Ленрубен, держал пальцы в носу, Иесинанепси уготовил веревки с бельем специально, дабы удержать его тело.

Вот так! Отныне засовывание пальца в нос — действо ритуальное, благовидное и искупительное. Оно совершается каждое утро всем племенем, включая Илен, перед стаканом для полоскания рта с золотой каемкой, украшенным голубой незабудкой, в окружении двух тарелочек с изображением мака и пиона. Это утренняя служба!

Ха-ха-ха! Иесинанепси!

Нашелся еще один предмет, обретение которого возымеет свои отдаленные последствия. Как, впрочем, и все, что они делают. Они — зачинатели, и их малейшие нелепицы будут бесконечно сказываться на судьбе грядущих поколений.

Вместе со стаканом для полоскания рта, статуэткой Богоматери и тарелками они принесли еще вазу, цветочную вазу. Она — уродлива, настоящий шедевр жанра, с фарфоровой листвой и лиловатыми розами, о чьи лепестки режешь пальцы, едва притрагиваешься к экспонату.

Наверное, поэтому она несколько дней стояла в стороне, в углу пещеры. Затем Цитроен, который всегда голоден и все время рыскает в поисках еды, как-то сунул свою остроконечную мордашку в вазу, вдохнул накопившуюся в ней пыль, чихнул и уронил ее на землю. Бесценный потир разбился на сотню тут же рассыпавшихся фрагментов. Браво! В мире стало чуть меньше уродства.

Все сбежались и в ошеломлении застыли над осколками. И тогда среди фарфоровой крошки мы увидели: клочок серой бумаги, несколько щепоток табака, обычной махорки «Капораль», смешанной с зернышками, которые, наверное, были нюхательным табаком (отсюда чихание), старую трубку, расколотую на две части, и продолговатый металлический предмет.

Насчет последнего у меня не было никаких сомнений: зажигалка. Возможно, еще действующая, но я даже не потянулся, чтобы взять ее. Пф!

Они принялись все поднимать, щупать. Трубка, клочок бумаги, зажигалка переходили из рук в руки, вызывая продолжительное чиханье. Думаю, у них особенно чувствительная носовая слизистая оболочка.

Наконец Ленрубену,