Иесинанепси / Кретинодолье - Режис Мессак

все еще существует, и она поселилась в сердце Амбриона. Но это скорее ревность землевладельца, к которой примешана зависть. У Амбриона нет любви к Илен; он озлоблен на Ленрубена, который на этом поприще, как и на прочих, его победил. Но по своему обыкновению, Амбрион скрывает то, что в нем зреет, под лживой улыбкой. Он выжидает или, точнее, подстерегает. Как они все похожи на животных! Их мимика радикально отличается от нашей. «Нашей»? Что это значит теперь? Кто это «наши»? В этом мире уже нет зеркал.

Я давно не рассказывал о других детях. Помимо Цитроена, о котором уже несколько раз упоминалось, их всего трое: Пентен, Бидонвин и Абдундун. Но вообще-то они всего лишь статисты или домашние животные. Их голосов не слышно. Весь день они бродят неизвестно где и возвращаются уже в сумерках, чтобы согреться и залечь в сено. Они почти всегда присутствуют на вечерней молитве, но чаще всего только кивают головами под заунывное пение, в котором уже нет ничего похожего на слова.

Благодаря Амбриону они обрели некую значимость.

Ленрубен не находит себе места. Вот уже несколько дней, как он учащает вылазки и коллективные походы. Остальные, включая меня, легко соглашаются. В пещере или под звездным небом… Мне плевать. Лето уже наступило, стало жарко. На свежем воздухе хорошо. Одна лишь Илен противится. Она преждевременно отяжелела, уже превращается в матрону. Может, в этом новом климате все изменилось и длительность жизни сократилась. Иногда она все же выходит с нами, а иногда мы оставляем ее у огня: ведь кто-то должен его поддерживать.

Нас не было три дня, и именно во время этой экспедиции Амбриону пришлось окончательно подчиниться Ленрубену.

Тот повел нас сначала к бывшему саду — по крайней мере, мне было понятно, что это сад. Каменные стены не очень пострадали. Наш вожак нагрузил нас созревшими яблоками и инжиром. Вместе с несколькими кротами, вырытыми по дороге, это все, чем нам предстояло питаться.

Затем мы вернулись обратно к озеру. Я с удивлением отметил, что уровень воды намного понизился. С другой стороны озера, на боках стегозавра, виднелись былые просеки для посадок зерновых культур, спускавшиеся террасами. Но все — покрытые желтоватой тиной, с затопленными сглаженными углами; сейчас они напоминали странные полосы, чешую гигантской рыбины, наполовину выброшенной на сушу.

Благодаря снижению уровня воды теперь было легче огибать озеро. Мои спутники шли быстрым шагом, и я с трудом поспевал за ними. К счастью, характер ландшафта заставлял их часто замедляться. И потом, двигались они зигзагообразно, постоянно отклоняясь то вправо, то влево ради каких-то глупостей: пучка лаванды, камня, стрекозы… (Стрекозы появились недавно, первыми среди насекомых и в изрядном количестве.) И вот мы дошли до склона, бока стегозавра. Еле устояли. Но ливневые дожди прорыли между их группками что-то вроде каньонов, извилистых канав, со дна которых приходилось выкарабкиваться, подтягиваясь руками. Были задействованы скорее ладони, чем ступни. Наконец мы добрались до гребня со скалистыми останцами, образующего позвоночник монстра. Вблизи они оказались всего лишь неровными и невзрачными каменными выступами.

Зато какой вид открылся по другую сторону! Еще одна, более широкая долина и сохранившаяся дорога, извилистая, но ровная, спокойно спускающаяся. А дальше — дома, крыши, деревня, мост… Неужели?..

У меня перехватило дыхание, но ненадолго. Приглядевшись, я увидел, что крыши затянуло тиной, мост наполовину затопило и по его настилу плескалась вода. Три четверти домов разрушены. Бедствие пришло и сюда.

Мои мысли быстро вернулись к нашему новому миру. Так как именно здесь Амбрион проявил свои предательские способности.

Ленрубен, выпрямившись, стоял на краю крутого обрыва и пристально рассматривал руины внизу. Казалось, он размышляет, но я знаю, что это пристальное внимание для него обычно и часто лишь скрывает рассеянную мечтательность или даже совершенное отсутствие мысли. Задумчивость была явно неглубока, о чем свидетельствовало и то, что он время от времени прерывался, дабы обстоятельно поковыряться в носу — жест, который он сам, до потопа, посчитал бы весьма неблаговидным.

Взгляд Ленрубена скользил по спускавшимся террасами посевным участкам, где среди бурьяна еще прорастали колосья ржи, ореховые деревья и каштаны, которые издали казались маленькими зелеными звездочками, рассыпанными по небу, как зеленые огни фейерверка во время праздника. Его глаза впитывали пейзаж, уши — шум бриза. Я уже замечал, что их чувственное восприятие отличается от моего. Они не приучены к ошеломляющему воздействию целой лавины шумов и звуков, целого шквала мыслей, а посему могут различать мелкие подробности, некогда недоступные городским жителям. Такой ребенок способен расчленять тишину — то, что мне кажется тишиной, — на тысячи тончайших оттенков.

Однако кое-что он все же не услышал.

Амбрион — за ним следовали Пентен и Абдундун (Цитроен с вывихнутой ногой остался в пещере) — крадучись подошел к нему сзади.

Возможно, Ленрубен их и услышал, но не придал этому значения.

И зря. По знаку вожака в едином порыве они сильно толкнули Ленрубена в спину, после чего отпрянули, ибо подвержены головокружениям.

Силуэт с рыжей копной исчез. Я едва заметил неясный след от траектории его пролета в бездну. И даже не успел предупредить его. Хотя было ли — могло ли быть — у меня желание его предупредить? В том мире, каков он теперь, Ленрубеном больше, Ленрубеном меньше — какая разница?

Ха!

Трое безмолвных подростков на миг замерли. Они еще не осмеливались поверить в свершившееся, и это свидетельствовало о престиже, который рыжий сумел завоевать. Наконец, по-прежнему не двигаясь, они переглянулись и расхохотались. Звериная радость осветила их грязные лица; глаза из-под спутанных волос блестели, как у волков.

Смех привлек и заразил Бидонвина, находящегося поодаль; дурень тут же подбежал с каким-то цветком в руке и глупо засмеялся, сам не зная чему. Этот точно не участвовал в заговоре. Даже в прежней жизни его считали бы умственно отсталым. А уж здесь-то…

Амбрион растягивал проявления злобного торжества. Хлопал себя по уже волосатой груди, а из его рта, обросшего черноватым пушком и зияющего как дыра на смуглом лице, вырывались звуковые тирады, которые я плохо понимал. Что-то вроде победного гимна, скорее ритмизированного утверждения, поскольку петь он не умел. Лишь в двух беспрестанно повторяющихся фразах я уловил приблизительный смысл:

Амбрион завалин Ленрубен,

Амбрион бо син Ленрубен.

(Амбрион убил Ленрубена, Амбрион сильнее Ленрубена.)

Наконец, вдоволь покривлявшись, они решили сняться с места. Поход закончен. Теперь обратно в пещеру. Это ведь была идея Ленрубена, вся эта экспедиция. Итак, мы двинулись вдоль склона по едва заметной ложбинке, которая ранее привела нас к обрыву. Прошли сотню шагов под уклон,