Средневековый Понт - Сергей Павлович Карпов

признавал, что Трапезундская империя была хранительницей византийских традиций в администрации, праве, науке и искусстве[439]; при всех местных особенностях она являла собой аналог экономики Византии[440]. И все же, для Успенского основание империи — эпизод в борьбе Грузии за преобладание в восточном Причерноморье, продолжение Тамарой политики своего отца, чьи войска доходили до Эрзерума и Трапезунда[441].

Ф.И. Успенский продвинул изучение проблемы значительно вперед, видя истоки образования империи не только во внешних условиях, но и в этнических особенностях Понта, внутренних закономерностях его развития. Но Успенский схематизировал проблему, сведя ее в основном к борьбе эллинских и неэллинских начал. Его представление о «греческой партии» только как о выходцах из Константинополя принципиально неверно и игнорирует местную греческую понтийскую городскую и землевладельческую элиту и активную роль греков — понтийцев в целом. Правда, Успенский пытался показать, что оплотом греческого влияния были города, но не развернул доказательств. Ф.И. Успенский, вслед за А.А. Куником, наметил путь изучения истории Трапезундской империи в тесной связи с Кавказом и Востоком. Именно по этому пути пошел А.А. Васильев. Вопросом № 1 при создании империи автор считал роль Грузии, давние династические связи грузинских Багратидов и византийских Комнинов[442]. А.А. Васильев полагал, что первая жена Андроника I была грузинской царевной[443]. Исследовав предшествующую историографию, Васильев примкнул к той точке зрения, что Алексей и Давид были привезены в Грузию сразу после 1185 г. Получив здесь воспитание и усвоив грузинский язык, они стали послушными орудиями в политике грузинской царицы, чьи планы не простирались до Константинополя, но питались лишь враждой к Ангелам[444]. А.А. Васильев не уделил никакого внимания внутренним закономерностям образования империи, не показал те силы, опираясь на которые Комнины могли стать во главе государства. С другой стороны, называя империю «греческой», А.А. Васильев совсем не остановился на преемственности от Византии, лишь отметив, что жители Понта якобы охотно приняли близкую им династию, владения которой лежали и на Понте, и в Пафлагонии, и что при восстановлении монархии Комнинов сохранялся ореол законности[445]. Постановкой проблемы статья Васильева уступает работам Успенского, но в ней впервые был собран почти весь материал, касающийся образования Трапезундской империи.

После появления труда Васильева в историографии особенно четко наметились два направления: продолжение и развитие взглядов Куника — Успенского — Васильева и попытка их ревизии, доказательства первостепенной важности византийского "континуитета". По первому пути шли разыскания К. Туманова о степени родства Алексея и Давида Комнинов с Тамар. Туманов предположил, что определение Тамар у Панарета как тетки Алексея I по отцу следует понимать шире: как двоюродное родство по отцовской линии. Туманов присоединился к суждению о существовании грузинской жены Андроника I, но считал ее скорее сестрой отца Тамар, Георгия III[446].

Положения Куника — Васильева о ведущей роли Грузинского государства в основании Трапезундской империи заимствовались и развивались в ряде трудов отечественных и иностранных медиевистов[447]. М.Д. Лордкипанидзе, например, обратила внимание на то, что Грузия могла после 1204 г. претендовать на роль наследницы Византии на Востоке. В период Тамар ориентация на византийскую культура грузинского двора было особенно сильным и образование Трапезундской империи стоит в связи с этой политикой Грузии[448].

Наряду с признанием ведущей роли Грузии в создании Трапезундской империи, со все большей силой звучала и противоположная точка зрения. В наиболее резкой форме она впервые была высказана в рецензии Н. Йорги на упомянутую статью А.А. Васильева. Сочтя сомнительными отношения юных Комнинов с Грузией до 1204 п, рецензент указывал, что во взятии Трапезунда надо видеть не грузинскую акцию, но действия эмигрантов из Константинополя при поддержке сторонников Комнинов изнутри Трапезунда. Васильев на ложном пути, — писал румынский ученый, — приписывая Тамаре ту роль, которую она никогда не играла: в дальнейшем Грузия выступала лишь как враг и соперник[449].

О. Лампсидис также ставит основание Трапезундской империи в прямую связь с судьбой Византии, считая, что с 1204 г. «территория государства Великих Комнинов непосредственно зависела от Византии, также, как и его цивилизация и население»[450]. О. Лампсидис уделил много места критике положений Васильева, считая жизнь двух царевичей при грузинском дворе недоказанной, а их бегство относящимся лишь к июлю 1203 г., времени IV Крестового похода, следствием которого он и считал образование империи. Стремясь преуменьшить роль помощи из Грузии, греческий ученый искал начало похода не в Ивирии, а в каком-то порту, недалеко от Трапезунда и Колхиды, куда бежали Комнины. Лампсидис подробно проанализировал все возможности родственных связей между домом царицы Тамар и Великими Комнинами и все существующие на этот счет гипотезы. Ни одну из них он не счел убедительной[451]. Он также отрицал, что образование империи было следствием политики Тамары, как и вообще значение Грузии. В качестве аргумента он приводил ослабление трапезундско-грузинских связей после смерти Тамар (1212 г.)[452].

О прямой преемственности Трапезундской империи от Византии писали Д. Закифинос, А. Вакалопулос, Д. Никол[453], М. Куршанскис[454], Э. Брайер[455]. Автор последней обобщающей монографии по истории Трапезунда, Э. Жансан не высказал своего мнения столь же непосредственно. Однако, фактически он разделял взгляды вышеназванных исследователей[456].

От решения в историографии трех основных проблем вытекал и подход к производным — было ли образование империи связано непосредственно с IV Крестовым походом и какие задачи ставили перед собой основатели государства? Большинство историков, стоящих на позиции "византийского континуитета", естественно связывало основание понтийского государства с разрушительными для Византии последствиями IV Крестового похода. Примечательно, что также смотрели на проблему сами византийские писатели ХIII–XIV вв. Никита Хониат прямо выводил образование новых греческих государств из катастрофы 1204 г., когда новоявленные греческие правители, "потеряв голову от стремления к славе и желая называться государями, по неразумию вооружились друг против друга", обеспечив тем самым победу латинским разбойникам[457]. Акрополит начало новых государственных образований искал среди смут, последовавших за взятием Константинополя[458]. Никифор Григора нарисовал красочную картину гибели государства ромеев, уподобившегося застигнутому бурей кораблю, распадающемуся на множество обломков[459]. Но позиция современников событий, к тому же переживших тяжелый кризис или ощутивших на себе его последствия, не может быть правильным мерилом событий, тем более, что византийские авторы в той или иной мере разделяли ромейскую имперскую неприязнь к партикуляризму.

На других позициях стояли сторонники грузинского влияния в образовании империи. Еще А.А. Куник, сравнив данные Панарета и Картлис Цховреба, показал, что взятие крестоносцами Константинополя в апреле 1204 г. и образование Трапезундской империи-события независимые: ведь подготовка к походу