Девушка, которая читала в метро - Кристин Фере-Флери

– А Заида? – спросила она. – Где Заида?

– В школе. Еще рано, вы же знаете.

Нет, Жюльетта уже ничего не знала. Она от века сидела здесь с этой штукой, что набухала у нее в животе, набухала, росла, но это была не жизнь и не обетование. Смерть, вернее, умерший, свежий мертвец, которого надо было приютить, и баюкать, и утешать, и провожать…

Последнее слово поразило ее, она сразу выпрямилась. Она обещала Заиде путешествие – ведь их пари было не совсем всерьез, – и она сдержит обещание. Но потом она ведь, наверно, будет обязана… Она даже не могла найти слова, чтобы выразить представшую ей отчаянную картину, и не хотела находить, по крайней мере не сейчас, не сразу.

Леонидас кашлянул и подошел к ней.

– Заида здесь счастлива, – шепнул он. – Но нам ее не оставят.

Этот человек, хоть со своей трубкой, хоть без, был волшебником. С тех пор как Жюльетта познакомилась с ним, ей часто приходило в голову, что он видит сквозь обложки книг; наверно, человеческое лицо ему прочесть не труднее.

– Знаю. Но мне невыносима мысль, что…

Нет, дальше идти она не в силах. Он снова понял.

– Я тоже. Но ведь у малышки есть мать, хоть Солиман при вас никогда о ней не упоминал.

– Я думала… что она умерла.

Он неловко положил свою широкую ладонь на руку девушки. Она напряглась, потом отдалась утешительному теплу его пухлых пальцев.

– Я знаю, где она живет, – добавил он. – Солиман сам мне сказал. Я однажды помог ему уяснить, что греческие вина ничуть не хуже его травяных настоев. Он был пьян в стельку, мне тогда было даже совестно.

Щеки его подрагивали; он повесил голову, потом добавил:

– А сейчас – нет.

Рука Заиды была совсем не похожа на руку Леонидаса: маленькая, такая маленькая, что Жюльетта каждую секунду боялась ее выпустить. Она стояла на платформе линии С скоростного метро, пытаясь укрыться от ветра, который через правильные промежутки времени взметал в воздух мятые бумажки, валявшиеся под пластиковыми сиденьями, скручивал их в ленивый вихрь и швырял обратно, чуть подальше. Наверно, пассажиры этой линии, подумала она, вечно ходят согнувшись, головой вперед и подняв плечи под этими порывистыми шквальными ударами, а в дождливые дни еще и вцепившись обеими руками в ручку зонта.

“Дурдан-ла-Форе” – так называлась конечная остановка. В придачу надо было не ошибиться, не сесть в поезд, идущий на Мароль-ан-Юрепуа – Заида, стоя перед планом линии, несколько раз повторила это название, словно пробуя на язык скользкий, соленый, упоительный вкус, – и на Сен-Мартен-д’Этамп.

– Мое путе-шествие, мое путе-шествие, – ритмично повторяла девочка.

Она затеяла играть в классики с непонятными правилами: надо было перескакивать туда-сюда линию, за которую нельзя заходить и за которую она, естественно, через раз запрыгивала. Жюльетта слегка занервничала и потянула ее назад. Заида, остановившись, сердито уставилась на нее:

– Ты как папа. Всего боишься.

Ладонь Жюльетты вспотела. Она, наверно, в сотый раз спросила себя, правы ли они с Леонидасом, что скрыли от дочери Солимана правду. Собственно, они не говорили о его смерти не потому, что приняли обдуманное, разумное решение, и даже не из сочувствия к ней или из собственной печали: просто дружно застряли перед препятствием.

Застряли, да. Ибо у них перед глазами выросла стена, которую нужно либо перелететь – что невозможно, – либо снести, вслепую, не зная, какие растения, проросшие меж ее камней, умрут, засохнут или сгниют, когда обнажатся их корни. Заида была девочка своенравная и за словом, порой хлестким, в карман не лезла; Леонидас считал, что она обеими ногами стоит на земле и давно привыкла к странностям отца, с которым то ругалась, то нянчилась.

– Именно так, – сказала Жюльетта.

В подробности вдаваться она не стала. Наверняка целая армия психологов, считающих правду единственной альтернативой неврозу, за пару секунд разнесла бы ее интуитивную уверенность в пух и прах.

Но интуиция упорствовала, и она решила раз в жизни довериться себе. Пока.

Жюльетта не знала, что Заида регулярно получает письма от матери. На днях девочка показала ей великолепные раскрашенные картинки, подписанные со всех сторон мелким каллиграфическим почерком.

Там дом.

Птица в ветвях гранатового дерева, прямо перед дверью кухни.

Тебе бы понравилась эта прогулка, однажды мы тут погуляем вместе.

Этого ослика я встретила на краю поля, мы с ним долго разговаривали, тебя это не удивит, я уверена.

Фируза подписывалась буквой “Ф”, изукрашенной, окруженной завитушками, казалось, парившими над бумагой.

– Фируза значит “бирюза”, – объяснила ей Заида. – Мама живет очень далеко… в городе, который называется Шираз.

Она потащила Жюльетту в свою комнату, извлекла из кучи книг, подпиравшей ее кровать со стороны двери, толстый, чересчур тяжелый для нее атлас и, прилежно пролистав его, ткнула пальцем в точку, которую обвела ярко-синим маркером.

Жюльетта с огромным трудом сдержала вопросы, готовые сорваться с ее губ. Почему мать Заиды писала ей по-французски? Почему Солиман уехал с дочерью из Ирана и как давно это было? Что случилось? И почему Фируза, его жена, в последние месяцы снова жила во Франции, но с ними не виделась? Леонидас не мог ей ответить. С недавнего времени он стал вялым и молчаливым. Приходил утром, садился около стола Солимана и погружался в созерцание фото Сильвии – женщины с 6-й линии, той, что читала кулинарные рецепты и в один прекрасный день решила проглотить свою смерть, попробовать ее, словно блюдо с незнакомым вкусом.

Она крепче сжала руку Заиды. Колотивший ее озноб никак не был связан с непрекращающимся ветром. Ей было страшно. Конечно, Леонидас написал матери Заиды – у него был только почтовый адрес. И конечно, Фируза ответила, тоже письмом: одно только слово, “приезжайте”, было нацарапано на открытке, сунутой в сложенный пополам лист с набросками; Жюльетта долго рассматривала их, прежде чем показать Заиде. Домик, фасад которого затеняют свисающие ветви дерева – на вид громадного, наверно, дуба или липы; окно, на подоконнике которого стоят горшки с оранжевыми и красными цветами; ограда, выкрашенная не в белый, а в зеленый цвет; за ней, на расплывчатом фоне тронутой осенью листвы, – силуэт козочки.

Девочка погладила каждый рисунок. Казалось, она даже не удивилась…

– Едет! Едет! – закричала Заида.

Рюкзак у нее за спиной подпрыгивал, косички разлетелись, она с восторгом глядела на край платформы. Может, она страдала от затворничества, которое выбрал для себя Солиман? От этой кургузой, хоть и уютной жизни, что вела ее каждый день из забитого книгами дома в школу? Жюльетта в каком-то смысле сама выбрала рутину – а Заиду к ней принудили. Но сегодня и ту и другую охватила лихорадка приключения.