Момент перелома - Александр Михайловский

Я не спрашиваю ее о возрасте, но догадываюсь, что ей где-то сорок-сорок три. Хотя выглядит она чуть моложе. Вообще все они – женщины из будущего – кажутся моложе своих лет, и лишь очень хорошо приглядевшись, можно угадать их истинный возраст. Они очень дружелюбны со мной; при встрече у них такие благоговейно-трепетные лица, что я поневоле преисполняюсь радостью оттого, что мои книги читают даже через сто лет! Подумать только! Любой писатель мечтает о подобной славе… Впрочем, я предполагал, что мои книги завоюют весь мир и навсегда оставят след в душах людей. Если к этому не стремиться, то зачем тогда вообще писать?

Но иногда во взгляде Алилы проскальзывает беспокойство, и я понимаю, что оно связано со мной. Мне всего-то двадцать восемь лет, а ведь для нее я давно умер… И, конечно же, она знает обо мне много такого, чего не знаю я сам – того, что со мной еще случится… Мысли об этом заставляют меня невольно вздрагивать, и некий мистический трепет на мгновение охватывает мою душу, проносясь по позвоночнику леденящим дуновением. И все время мне приходится бороться с искушением расспросить ее о том, как сложится моя дальнейшая судьба… Собственно, отправляясь в это путешествие, я преследовал и еще одну цель, помимо профессиональной – отвлечься от обыденности и привести в порядок свои мысли после развода… Что ж, судя по тому, что я совсем не вспоминаю бывшую жену и думаю о том отрезке своей жизни спокойно, лишь с некоторой ностальгической грустинкой – я все сделал правильно. Но что же, что же впереди? Почему Алила пытается скрыть тревогу? Когда-нибудь наберусь смелости и спрошу. Но не сейчас… не сейчас. Не хочу портить эту нечаянную идиллию и замутнять беспокойством о собственной шкуре ощущение причастности к великому чуду…

Не могу не добавить несколько слов об остальных русских женщинах двадцать первого века. Собственно, с ними я почти не общался, но в целом они произвели на меня хорошее впечатление своим дружелюбием и душевным отношением – о, они не были равнодушны ко мне и старались всячески это показать – жестами, улыбками, как я уже говорил выше. Не было в них той холодно-вежливой отчужденности наряду с чопорностью и нарочитой вежливостью – что в изрядной дозе присутствовало в жительницах и Старого, и Нового света. Правда, пока я не мог сказать, было это свойство характерно именно для женщин будущего или для русских женщин вообще. Впрочем, у меня наверняка еще будет возможность продолжить свои наблюдения и лучше изучить характеры тех, кто меня окружает.

Конечно же, я читал произведения русских классиков – таких как Толстой, Достоевский; и у меня сложилось некоторое представление о русской женщине. Удивительно – Алила оказалась почти точно соответствующей этому образу. Вот те черты, что, согласно мнению русских авторов, неизменно присутствуют в их соотечественницах и составляют собирательный национальный характер: преданность и верность, способность к сопереживанию, душевная щедрость, способность глубоко чувствовать, скромность и духовность. В Алиле все это присутствовало. Кроме того, был в ней и некоторый надлом, какая-то глубоко затаенная грусть – то, что как раз и придает женщине ту самую манящую загадочность, которая была особо отмечена уже не русскими, а другими авторами…

Алила вообще обладает очень ярко выраженной индивидуальностью, чего я пока не могу сказать об остальных, за исключением, может быть, Дарии. Дария неизменно поражает мой взгляд, когда проходит мимо, одетая в униформу – подтянутая, красивая и грозная, словно богиня войны. И глаза ее – серые, невозможно пронзительные – таят в себе многое. Многое – хватило бы не на один роман. Очевидно, что в ее жизни был период, когда над ее головой дули злые ветры… В ней, в Дарии, я наблюдаю потрясающую силу духа, самодисциплину и решительность. Ведь именно она занимается устройством быта корейских женщин и детей, уцелевших на этих островах, доживших до того момента, когда пришли русские и освободили их из-под власти японцев. Очень тяжелая работа и большая ответственность лежат на ее плечах. И еще – есть в ней что-то такое, что не позволяет спорить с ней, возражать. «Железный характер» – говорят про таких людей. Действительно, на первый взгляд кажется, будто эта женщина сделана из стали – у нее даже глаза носят стальной оттенок и отдают холодом. Но это не холод бесчувственности – совсем нет. Это – холод опытного разума, помогающий ей управлять своими эмоциями. Ведь там, глубоко, за коркой льда, живет нежная и даже сентиментальная душа, умеющая сострадать, жертвовать и любить горячо и страстно…

Русские женщины двадцать первого столетия… Русские люди, решившие изменить историю… Мне хочется узнавать их все больше и больше. Надеюсь, что мне еще долго придется пробыть здесь, на этих островах, общаясь, наблюдая, анализируя – чтобы однажды попробовать разгадать этот секрет удивительной русской души, который во все века так интриговал иностранцев…

27 марта 1904 года 15:15 по местному времени. острова Эллиота, БДК «Николай Вилков», каюта Павла Павловича Одинцова

Командир АПЛ «Иркутск» К-132 капитан 1-го ранга Степан Макаров, 42 года.

М-да, как в той русской сказке сказано – «по усам текло, а в рот не попало». Все наши товарищи воюют, топят японцев, ходят в рейды, один наш «Иркутск» ошвартован за «Борисом Бутомой» и в первую же ночь с помощью надувного комплекта стояночной маскировки для постороннего глаза превращен в некое подобие старой ржавой баржи. Да, у Российской Федерации есть не только надувные танки, самолеты и даже подводные лодки, которые могут показать наше присутствие там, где нас нет, но и то, что маскирует наше присутствие там, где мы есть. Как там говорил Винни-Пух по аналогичному случаю – «я тучка, тучка, тучка, а вовсе не медведь». На такую скучную штуку, как мы, замаскированные, не обратили внимания ни командиры боевых кораблей русского императорского флота, ни мой однофамилец адмирал Макаров, ни Наместник Алексеев. Старая баржа, она и есть старая баржа – может, еще от японцев осталась, а то, что зашвартована к «Борису Бутоме», так тот сам сейчас всего лишь плавучая нефтебаза, то есть предмет, не вызывающий особого интереса.

И все это наше «нелегальное» положение – из-за той начинки, которую натолкали в наш старенький «Иркутск» после «модернизации». Когда я узнал, что грузят в наши пусковые шахты – по четыре штуки вместо одного «Гранита» – то сам на некоторое время был несколько не в себе. Для тех, кто не понимает, могу пояснить, что решение командования оснастить наш «Иркутск» ядерными «Калибрами» означает, что противостояние с американцами дошло до такой точки, что для ядерного сдерживания перестало хватать стратегических подводных лодок с баллистическими ракетами, из-за чего в стратегические лодки начали переделывать убийцы авианосных эскадр, вроде нашего «Иркутска». И хватит об этом; мы сами ни на кого нападать не собираемся, то есть уже не собирались, а если бы кому прилетело в ответ, как тот персонаж сам был бы виноват в своих проблемах.

Здесь, то есть в 1904-м году, ситуация, насколько я понимаю, совершенно иная. Для того, чтобы не допустить того безобразия, какое у нас имело место сто лет тому вперед, товарищ Одинцов готов вывернуть весь этот мир наизнанку, и все прочие товарищи офицеры, включая меня самого, его в этом поддерживают. И хоть право Пал Палыча на команду по применению спецбоеприпасов – вопрос дискуссионный, но я склоняюсь к тому, что выполню подобный приказ, несмотря на все моральные колебания. В конце концов, зная, во что выльется вся это история, как-то начинаешь черстветь душой. Подумаешь, Хиросима с Нагасаки на сорок лет раньше… Вон, командир «Кузбасса» устроил в Иокогаме взрыв транспорта с взрывчаткой примерно на пять тысяч тонн в тротиловом эквиваленте– и говорят, что спит вполне себе спокойно.