Вкус свинца - Марис Берзиньш

уж, наверно! — она засмеялась. — Не могу жаловаться, они ко мне хорошо относились, старались быть ласковыми, но я все время чувствовала отчуждение, словно какую-то невидимую стену. Не могу подобрать слов… Как закончила среднюю школу, сразу рванула в Ригу, — Суламифь отбросила волосы со лба. В лучах вечернего солнца они вспыхнули огнем. — Еще раз вокруг пруда Мары?

— С удовольствием.

Меня радует, что миг расставания отдаляется. Значит, и она хочет подольше побыть вместе! Ура!

— Такой чудный весенний вечер, не хочется идти домой, — добавляет она.

— Мне тоже… а почему тебе такое имя дали, знаешь?

— Знаю, — Суламифь опять засмеялась. — Но ты никогда не догадаешься.

— Хм. Наверно, какой-то знаток Библии? Хотя — кто не слышал имя Суламифи. Им ведь и теперь девочек называют.

— Пожалуй. Но на самом деле, все было гораздо проще, как и с фамилией. Это было в апреле, рядом со мной положили бутылку с березовым соком. Какой-то остряк предложил, что с такими рыжими волосами, да еще и когда сок[22] от земли поднимается, меня нужно назвать — Суламифь. Так и осталось. Никакой поэзии.

— Вот уж не думал, что так можно получить имя.

— Жаль только, что свое настоящее имя никогда не узнаю. И национальность тоже.

— Ты — латышка, — мой голос звучит уверенно. — Если у латышей выросла, то ты можешь быть только латышкой, даже если кожа у тебя черная и глаза узкие.

— Ха-ха-ха! Ты умеешь утешить, спасибо! — она легонько касается моего рукава, потом быстро делает шаг вперед, останавливается напротив и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза.

Мы останавливаемся.

— Где тебе больше нравится — в Риге или в Валмиере?

— Конечно, в Риге. Слушай, ты мне настоящий допрос устроил.

— Неужели? Ну… я просто хочу получше узнать тебя. Да ты скажи, если я слишком…

— А что если ты шпион? — она берет меня за лацкан.

— На твое счастье — нет. Ты… ты мне очень нравишься. Поэтому и любопытствую.

Белые щеки Суламифи порозовели. Пока у меня на языке вертятся другие доказательства симпатии, наши лица неудержимо приближаются друг к другу, и через мгновение наши губы соприкасаются. Алилуйя!

— Как хорошо, что я тебя встретил.

— Как хорошо, что я встретила тебя.

В толк не возьму, и как время может лететь так быстро. Давным-давно растаяли последние порыжевшие полоски снега, промелькнул апрель с его пасхальными днями и березовым соком; уже май, птицы чирикают изо всех певчих сил, словно участвуют в соревнованиях, на ветвях деревьев распускаются почки и бутоны. Цветет над головой, цветет под ногами. Весна спешит переодеться в лето.

Когда по улице Индрика мы дошагали до дверей дома Соле Мио, она предложила присесть на скамеечку в парке Аркадияс. В такое чудное время с большой радостью. С еще большей радостью я задержался бы в ее комнатке или пригласил к себе, но не гоню коней, потому что чувствую — миг более тесной близости уже совсем рядышком.

— Я не хочу ничего скрывать от тебя и очень хочу, чтобы ты со мной был таким же, — глаза Суламифи — сама серьезность, и я замираю, хотя внутри все кричит: улыбайся, смейся и гони прочь печали!

— Что с тобой? Мне кажется, мы уже откровенны друг с другом, — мне и не приходило в голову что-то скрывать от своей девушки. Правда, не обо всем я рассказал, но еще не солгал ни разу.

— Да, и все-таки мне нужно тебе кое-что показать. Не волнуйся, милый, ничего плохого не случилось, — поймав мой неуверенный вопросительный взгляд, Суламифь сжимает мою ладонь.

Она вынимает из сумочки конверт, из него письмо и начинает читать.

— Дорогая Розочка! Ваше объявление было единственным, на которое мне захотелось ответить, — она прочитала всего одно предложение, а мое лицо тут же побагровело, как флаг.

— Хватит! Не читай дальше!

— Тут говорится — я маляр, и в конце подпись — Матис. Это ведь твое?

— Да. Но, значит, объявление было твое?

— Да, — ее голос едва слышен.

И тут мое смущение как рукой сняло, я понимаю, что лучше и быть не могло.

— Ясно. Но я не собираюсь выяснять, сколько писем ты получила и со сколькими мужчинами встречалась. И знаешь, почему?

— Я мало кому отвечала и ни с одним так и не встретилась. Не успела, потому что познакомилась с тобой.

Ее голос звучит испуганно, и, кажется, губки слегка надулись. Теперь нужно держать ухо востро, чтобы не вышло недоразумения, но и мямлить нельзя, нужно говорить уверенно и спокойно.

— Ну вот! Если мы с тобой сейчас вместе, значит, все остальное больше не имеет значения. Милая Соле Мио, это же просто замечательно!

— Замечательно? — удивилась Суламифь. — Меня это смущает. Ты в самом деле ответил только на это объявление?

— Да, честное слово! Знаешь, чему я рад больше всего?

— Чему?

— Что я написал тебе, но познакомился без помощи этого письма. Нам было суждено встретиться! Так или иначе, но все равно мы бы с тобой познакомились. Понимаешь?

Суламифь, не ответив сразу, погружается в раздумья, и я вижу, как лицо ее постепенно светлеет. Моя Соле Мио не может быть мнительной дурочкой. Иначе я бы это уже давно заметил.

— Ты искала кого-то, я искал, и мы нашли друг друга, — продолжаю я. — Причем идя двумя дорогами одновременно. Разве это не великолепное доказательство благосклонности судьбы?

— Да, — напряжение отпускает ее, и она теснее прижимается ко мне. — Я и сама теперь не понимаю, что себе нафантазировала. Ты мне поверишь, если скажу, что после того, как мы познакомились, я не хотела, чтобы в почтовом ящике оказалось еще чье-то письмо?

— Конечно, верю! — обнимаю Соле Мио за плечи и прижимаюсь щекой к ее волосам.

И все-таки не все еще сказано. Она не знает, что я тоже разместил объявление и получил пару десятков писем. Можно и смолчать, но буду ли я спокоен? Вряд ли. Да и нечего мне скрывать, тем более, что первый ответ я получил, когда Суламифь уже основательно вошла в мою жизнь. Я боялся, что другие письма собьют меня с толку, и мне казалось, что их чтение стало бы каким-то предательством возникавших между нами сердечных отношений, поэтому конверты так и остались неоткрытыми. Собираюсь с духом и рассказываю ей.

— Правда-правда, ни одно не прочитал? Трудно поверить… я бы так не смогла.

— Если не веришь, могу их тебе показать. Хочешь — сама открой и прочитай.

— И все-таки ты их хранишь… она проводит пальцами по лбу. — Прости! Я не лучше. Я ведь тоже не бросила в печку те, что