Вокруг трона Медичи - Елена Майорова

Тем временем Людовико Моро, по существу, узурпировавший власть в Милане, сильно опасался войны с Неаполитанским королевством. Страшный Ферранте умер, но на престол вступил жестокий Альфонс, отец Изабеллы Арагонской. Еще в 1493 году Моро стал засылать к молодому королю Карлу VIII послов, чтобы убедить его явиться в Италию и завоевать Неаполитанское королевство – наследие своих анжуйских предков (его бабкой была анжуйская принцесса).

Сам он не решался вступить в открытое противостояние с Неаполем, поскольку по характеру своему был весьма опасливым и нерешительным. Филипп де Коммин, французский дипломат, знавший его лично, называет его государем чрезвычайно мудрым, но коварным, всегда готовым ради выгоды изменить своему слову. Почти теми же словами ему вторит другой современник: «человек очень умный, но чрезвычайно боязливый и очень гибкий, когда он чего-то боится, и вероломный, если он видит выгоду в измене».

В его лице к власти в Милане пришел человек образованный, интересующийся искусством, чей характер, однако, имел и теневые стороны.

Для Милана было большой удачей, что борьба за власть длилась недолго. Милан пережил при Моро небывалый доселе подъем и вступил в конкуренцию с такими центрами искусства, как Флоренция и Венеция.

Карл VIII, человек «безобразной наружности и великих замыслов», имел от природы полные, отвислые губы и неуклюжий огромный нос, слабое сутулое тело и тонкие рахитичные ножки. Говорили, что одной из самых смешных его черт были огромные глаза и исполненный величия взгляд. По словам флорентийского историка Ф. Гвиччардини он скорее походил на монстра, нежели на человеческое существо, и был совершенно лишен какого-либо культурного воспитания, едва ли умея читать и писать. Правда, Коммин утверждал, что он был любезен. Этот молодой человек, отмеченный печатью деградации, решил завоевать Италию, потом восстановить государство крестоносцев и короноваться в Иерусалиме. Несмотря на протесты Анны де Божё, своей мудрой старшей сестры, долгое время бывшей при нем регентшей, Карл собрал большое войско и выступил в итальянский поход. Все считали, что его можно было уговорить не начинать войну, если бы не влияние кардинала Джулиано делла Ровере, злейшего врага папы Александра. Французское нашествие должно было, по его расчетам, свергнуть власть порочного римского первосвященника и передать папский престол ему самому.

90 тысяч человек в полном вооружении преодолели альпийские перевалы и заполнили ломбардские низины. Войско Карла представляло собой пеструю, разношерстную толпу солдат из разных стран, рисковавших своей жизнью исключительно ради добычи. Даже получая достаточно жалованья, они никогда не упускали возможности разжиться за счет мирного населения. Ландскнехты предпочитали не брать пленных – они убивали врагов с непривычной для итальянцев жестокостью. С ними были 400 больших бронзовых пушек, до сих пор не виданных тяжелых орудий, несущих ужас и смерть.

Французы завладели несколькими городами на севере и двинулись на Флоренцию. Городская верхушка решила для низложения ненавистного Медичи просить помощи у французов. В невзрачном французском короле флорентийская знать видела избавителя от разгула разврата, охватившего мир. Даже Савонарола радовался вторжению иноземцев, которые в его глазах были освободителями от ига Медичи.

Сначала Пьеро намеревался выступить навстречу неприятелю, но скоро понял, что ополчение ему не собрать. Непостоянный в своих решениях и предпочтениях, теперь он так же твердо считал полезным сложить оружие, как раньше полагал необходимым биться с захватчиками. С блестящей свитой он отправился во французский лагерь и после долгих переговоров подписал постыдный договор: он обещал отдать французам некоторые из подчиненных Флоренции городов – Сарцану, Пизу и Ливорно – и выплатить 200 тысяч флоринов военных издержек.

Но, заключив соглашение, Пьеро почувствовал себя опустошенным и обманутым. Удручали не только материальные потери, которые действительно были огромны. Сына Лоренцо Великолепного оскорбило высокомерие и обидное пренебрежение французов к «купцу-итальянцу».

Горожане, собравшиеся на площади перед дворцом Синьории, ожидали решения своей участи. Когда весть о капитуляции достигла Флоренции, негодующие граждане начали вооружаться.

Пьеро возвращался из лагеря Карла VIII при тревожном звоне флорентийских колоколов. Горожане приветствовали его гробовой тишиной. После нескольких минут молчания из середины толпы вышел почтенный, всеми уважаемый гражданин Лука Карсини. Схватив за позолоченную узду коня Пьеро, он гневно крикнул: «Что тебе здесь надо, тиран?» Это был знак: в правителя и его свиту полетели камни, толпа хлынула на всадников как потоп, бешеные крики сливались в мощный гул: «Liberta! Liberta!» Брат Пьеро, кардинал Джованни, выступил вперед и попытался успокоить толпу. Но ему не дали говорить.

Каким-то чудом трем братьям Медичи удалось выбраться из толпы и скрыться в одном из монастырей. Затем они бежали из Флоренции, переодевшись францисканскими монахами. Так покинули Медичи свою родину, город, который они сделали первым во всей Италии.

Народ открыл тюрьмы и разгромил некоторые дома Медичи.

Толпа устремилась на виллу Кареджи, в палаццо Медичи, напрасно разыскивая кого-нибудь из этого ненавистного рода, чтобы немедленно предать жестокой показательной казни. Вилла Кареджи была опустошена. Ее некогда прекрасные залы и павильоны покрылись грудами мусора, обломками дорогой мебели и драгоценной утвари, картины, статуи и фрески были уничтожены, античные и новейшие рукописи разорваны и осквернены; фонтаны разрушены, цветы вытоптаны.

Французы вошли в город в качестве союзников республиканского правительства, но атмосфера активного недружелюбия вынудила их отступить. Оккупанты покинули город как грабители, захватив с собой многие из сокровищ дворца Медичи, так долго и любовно собираемые Козимо и Лоренцо.

Империя духа, как и финансовая империя Медичи, кропотливо созидаемая лучшими представителями рода, рухнула.

После изгнания Медичи было восстановлено старое республиканское конституционное правление; создан новый законодательный орган – Большой совет на манер венецианского – из трех тысяч человек.

Но во Флоренции, казалось, всецело царил теперь Савонарола. Вооружившись Символом веры как мечом, он вершил свою жестокую бездушную власть. Вычленив из христианства любовь к нескончаемым страданиям, он стремился всех обречь на вечные муки. На улицах было невозможно увидеть ни пляшущих девушек, переодетых вакханками, с головками, украшенными гроздьями винограда, ни парней с козлиными рогами, изображающих Вакха и фавнов – его свиту. Женщины облеклись в грубые темные платья и, опутав руки четками, томили себя бесконечными постами и молитвами. Сыновья самых богатых патрицианских семейств – Руччелаи, Строцци, Альбицци – вступали в доминиканский орден. Девушки срывали с себя подвенечную фату и становились инокинями. Вместо ярких и веселых карнавальных шествий или празднеств по случаю сбора винограда по улицам двигались торжественно-строгие религиозные процессии. В первых рядах выступали дети с недетски суровыми лицами. Они несли на костер женские украшения, игральные карты, пестрые ткани, ковры, зеркала, арфы и мандолины – принадлежности мирской суетности. Книги, философские и любовные, с античными комедиями и элегиями римских классиков, бесценные пергаменты, богато иллюминированные, с великими жертвами приобретенные, тоже становились добычей огня. Горели творенья Монтеньи и Боттичелли. Однажды толпа растерзала живописца Кавальери, бросившегося к огню, чтобы спасти часть картины Монтеньи. Даже пышной тосканской природе предписано было стать скромнее, не такой яркой и языческой. Выкашивались травы, готовые зацвести пестрыми цветами, срывались бутоны роз, чтобы те не успели раскрыться.